Слушай Луну - Майкл Морпурго (2014)

Однако сильнее всего Джима тревожила история самого чумного барака – то, для чего он был построен и каким образом использовался, – тревожила настолько, что он никогда не рассказывал об этом Альфи. Некоторые истории слишком ужасны, чтобы передавать их другим. В прошлом, в эпоху великих мореплаваний, Сент-Хеленс служил карантинным островом. Чтобы помешать распространению болезней, любого моряка или пассажира, который за время пути заболевал желтой лихорадкой, тифом или любой другой заразной хворью, высаживали на Сент-Хеленс, чтобы он выздоровел либо – что было куда вероятнее – закончил свои краткие и мучительные земные дни в чумном бараке. Больных и умирающих попросту бросали здесь одних на произвол судьбы, почти что без надежды на выживание. Джима всю жизнь ужасала эта мысль. С тех самых пор, как ему рассказали про чумной барак, он считал Сент-Хеленс постыдным местом, островом страдания и смерти, которого следовало всеми силами избегать.

Теперь Джим уже очень отчетливо слышал детский плач, в этом больше не могло быть никакого сомнения – ни у него, ни у Альфи. Ни один из них не произнес ни слова. Обоим в голову пришла одна и та же мысль. Оба слышали рассказы о призраках, населяющих Сент-Хеленс, – да в здешних местах эти истории все слышали. На Силли рассказывали много всякого. Если верить этим сказкам, призраки водились на Самсоне, на Восточных островах будто бы жил призрак короля Артура, и повсюду, на всех островах без исключения, можно было услышать небылицы о призраках выброшенных на берег моряков, пиратов, утопленников. Это просто россказни, твердили себе жители архипелага, просто пустые россказни.

Хныканье вновь сменилось кашлем. Призраки так не кашляют. На острове кто-то был, какой-то ребенок. Этот ребенок плакал, поскуливал и вдобавок еще и заходился кашлем. Дитя просило о помощи – не могли же Джим с Альфи просто так его бросить! Отец и сын принялись поспешно сматывать лески, причем Альфи обнаружил, что на трех его крючках болтаются три крупные рыбины. А он ничего даже не почувствовал! Впрочем, сейчас ему было не до рыбы. Джим поднял якорь, и Альфи что было мочи налег на весла. Расстояние, отделявшее их от берега, они преодолели в несколько сильных гребков. Под днищем зашуршал песок. Они выскочили на мелководье и вытянули лодку на берег.

Стоя у края воды, они вновь прислушались. Почему-то оба вдруг сообразили, что переговариваются шепотом. Слышался лишь негромкий шелест волн, да покрикивали кулики-сороки, которые носились над самой водой, время от времени задевая крылом волну.

– Я ничего не слышу, а ты? – подал голос Джим. – И не вижу тоже.

Он уже начинал задаваться вопросом, не примерещилось ли ему все это, не подводит ли его слух. Но на самом-то деле – и Джим готов был это признать – ему просто не хотелось идти дальше. Больше всего ему сейчас хотелось столкнуть лодку обратно в воду и вернуться домой. Но Альфи уже бежал по пляжу к дюнам. Джим собрался было окликнуть мальчика, но и кричать не хотелось тоже. Отпустить сына в одиночку он не мог. Джим стащил куртку и накрыл ею улов на дне лодки, чтобы не приметили прожорливые чайки, а потом неохотно последовал за Альфи через дюны, в направлении чумного барака.

Альфи остановился на вершине дюны, глядя на чумной барак. Он поеживался, и дело было не только в пронизывающем ветре. Чайки, сотни чаек, молчаливых часовых острова, смотрели на него отовсюду: с камней, со стен чумного барака, с верхушки трубы, с небес в вышине. Чуть погодя рядом остановился запыхавшийся Джим.

– Есть кто живой? – позвал Альфи.

Ответа не последовало.

– Кто здесь?

И вновь тишина.

Пара чаек спикировали на них с высоты с пронзительными криками и вновь умчались прочь, хлопая крыльями, сначала одна, затем другая. Остальные продолжали мрачно взирать на них. Предупреждение было недвусмысленным. Вам здесь не рады. Убирайтесь с нашего острова.

– Тут никого нет, Альфи, – прошептал Джим. – Поехали домой.