Господи, конечно, они задумывались над этим. Наверняка на нижней палубе высказывались догадки — зачем настоящий коммодор, и не просто коммодор, а легендарный Хорнблауэр, вышел в море всего лишь на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, что строй выказал признаки интереса, головы приподнялись. Хорнблауэр проклинал себя за то, что прибег к использованию риторических уловок, а еще больше — за злоупотребление своей личной славой.

— На флоте совершен подлый поступок, — продолжал Хорнблауэр, — британские моряки опозорили себя. Они затеяли мятеж прямо на виду у противника.

Не было никакого сомнения, что теперь его слушали очень внимательно. Он произнес слово «мятеж» перед этими рабами свистка и плети. Мятеж — лекарство от всех их несчастий, которое дает им освобождение от их тяжелой жизни, жестокости и опасности, плохой пищи и лишения всех радостей бытия. Один экипаж уже взбунтовался. Почему бы им не поступить также? Он должен был рассказать им о «Флейме», напомнить, что рядом лежит берег Франции, где Бонапарт охотно осыплет золотым дождем британских моряков, которые сдадут ему британский военный корабль. Хорнблауэр сделал так, чтобы в его голосе прозвучала нота презрения.

— Команда «Флейма», однотипного с вашим корабля, сотворила такое. Сейчас они прячутся здесь, в самом заливе Сены. Все обернулись против них. Французам не нужны мятежники, и наша задача — выкурить этих крыс из их нор. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и страной. Полагаю, что большинство из них — честные, но недалекие люди, которые позволили нескольким мерзавцам сбить себя с пути. Именно эти мерзавцы должны дорого заплатить за свою подлость, и нам следует не дать им никакого шанса на спасение. Если они безумны до такой степени, чтобы пойти на открытое сражение, мы должны сразиться с ними. Если они сдадутся без кровопролития, им это зачтется на суде. Я не сторонник кровопролития, если можно его избежать — вы также хорошо, как и я, знаете, что ядро убивает, не спрашивая, кто перед ним — негодяй или просто глупец. Но если они хотят кровопролития — они его получат.

Хорнблауэр закончил говорить и взглядом отдал Фримену приказ распустить людей. Обращаться к голодным людям в серой предрассветной мгле было делом невеселым, однако Хорнблауэр, наблюдая за матросами, расходившимися по своим местам, видел, что команды корабля опасаться не стоит. Разговоры, разумеется, были оживленными, но новости о мятеже вызовут ажиотаж среди любого экипажа, так же как жители какой-нибудь деревни оживленно обсуждают случившееся в округе убийство. Однако это были всего лишь досужие разговоры, насколько он мог судить — люди не делали из новостей никаких выводов. В своем обращении к ним он представил дела таким образом, что считает их подчинение приказам в деле с бунтовщиками само собой разумеющимся, не допустив в речи даже намека на опасение, что они могут поддаться искушению и последовать примеру мятежников. Это еще не дошло до них — однако это может случиться, если у них будет возможности хорошенько поразмыслить. Он должен следить за тем, чтобы они постоянно были заняты: обычная рутина корабельной жизни способствовала ему в этот момент, так как им надо было приниматься за дело, начинающее день на судне — драить палубу, прежде чем их созовут к завтраку.

— Земля! — раздался голос с грот-мачты, — Земля слева по носу.

Утро было пасмурным, типичная для Ла-Манша погода в конце года, но в свете нарождающегося дня Хорнблауэр мог различить на сером фоне темную линию. Фримен пристально разглядывал берег через подзорную трубу.

— Это южный берег залива, — сказал Фримен. — Вот река Кэйн.

До Хорнблауэра только начало доходить, что Фримен таким образом произнес на английский манер название «Каэн», когда Фримен направил трубу в другую сторону и выдал целую серию еще более удивительных образцов того, что может англичанин сделать с французскими названиями:

— Да, вот мыс ди лей Хев, и Харбор-Грейс.