Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - Пол Мейсон (2015)

Когда Маркс умер, его сторонники решили, что кризисы перепроизводства нельзя сглаживать в течение длительного времени за счет нахождения или изобретения новых рынков. «Расширению рынков есть пределы, – писал лидер немецких социалистов Карл Каутский в 1892 году. – Сегодня вряд ли можно открыть новые рынки»[77]. Они ожидали, что краткосрочные кризисы, следующие один за другим словно снежный ком, наберут силу и приведут к полному краху. В 1898 году польская социалистка Роза Люксембург предсказывала, что когда система останется без новых рынков, то произойдет «взрыв, крах, и в этот момент мы сыграем роль управляющего, который ликвидирует обанкротившуюся компанию»[78].

Вместо этого, как мы знаем, начало третьего длинного цикла привело к трансформации капитализма. Его адаптивная природа позволила ему создать рынки внутри системы, даже несмотря на то, что схватка за колонии зашла в тупик. И он доказал свою способность уничтожать некоторые черты рынка ради собственного выживания.

Апокалиптические предостережения, которые марксисты делали в 1890-е годы, оказались ошибочными. Сначала им пришлось пережить массовый подъем капитализма, а затем хаос и крах в 1914–1921 годах. Его последствия дезориентировали левых экономистов на многие десятилетия.

Капитализм подавляет рынок

В 1900-е годы мировая экономика переживала глубокие изменения. Технологии, модели ведения бизнеса и торговли, потребительские привычки быстро эволюционировали, взаимодействуя друг с другом. Теперь они слились в капитализме нового типа.

Сегодня нас поражает смелость и скорость, с которой все это осуществлялось: сталь заменила чугун; электричество заменило газ; телефон вытеснил телеграф; появились кинематограф и таблоиды; быстро рос выпуск промышленной продукции; в столицах разных стран мира вырастали впечатляющие здания со стальными каркасами, а мимо них проезжали автомобили.

Однако в то время капитаны бизнеса считали это само собой разумеющимся. Их беспокоили взаимоотношения между крупными компаниями и рыночными силами. Если это возможно, заключали они, рыночные силы нужно отменить.

«Конкуренция – это промышленная война, – писал Джеймс Логан, глава US Envelope Company в 1901 году. – Невежественная, неограниченная конкуренция, доведенная до своего логического завершения, означает смерть для некоторых участников сражений и ущерб для всех»[79]. В это время его компания почти полностью господствовала на американском рынке. В то же самое время Теодор Вайль, босс Bell Telephone, предупреждал, что «все издержки агрессивной, неконтролируемой конкуренции, в конечном итоге, ложатся прямо или косвенно на плечи общества»[80]. Чтобы избавить общество от такого бремени, Вайль намеревался приобрести все телефонные коммутаторы в Америке.

Конкуренция, утверждали воротилы бизнеса, привносит хаос в производство и снижает цены до такого уровня, что прибыльное внедрение новых технологий становится невозможным. Решение следовало искать на трех уровнях: монополия, фиксирование цен и защита рынков. Средствами для достижения этих целей были (1) слияния, осуществляемые при поддержке новых агрессивных инвестиционных банков; (2) создание картелей и концернов для установления цен; (3) введение правительством ограничений на импорт товаров.

Американская сталелитейная корпорация была создана в 1901 году на основе 138 различных компаний и мгновенно получила контроль над 60 % рынка. В те же годы Standard Oil располагала 90 % имевшихся в США мощностей по переработке нефти и использовала свою власть так беспощадно, что заставляла железнодорожные компании перевозить нефть себе в убыток. Bell Telephone пользовалась полной монополией в области телекоммуникаций до середины 1890-х годов и вернула ее себе в 1909 году, когда Дж. П. Морган объединился с Вайлем, чтобы скупить конкурентов.