Гитлер и стратегия блицкрига - Трумбулл Хиггинс (2011)

После проведения чехами частичной мобилизации 20–21 мая Гитлер впал в ярость, настоящую или притворную. 28 мая он проинформировал командующих войсками и министерство иностранных дел, что Чехословакию следует «стереть с карты мира» посредством военных действий, причем сделать это еще до октября 1938 года, а строительство фортификационных сооружений против Франции и расширение вермахта необходимо ускорить. Чтобы успокоить потрясенных генералов, фюрер заверил их, что день расчетов с Западом еще впереди – он наступит года через три-четыре. Бек немедленно ответил, что фюрер быстро движется к «непригодным для обороны позициям», которые могут «решить судьбу Германии». Йодль, в свою очередь, отметил, что конфликт между интуицией фюрера и расчетами армии снова обострился.

В конце июля, в своем последнем обращении к Браухичу против риска войны с Чехословакией, Людвиг Бек потребовал встречи всего Верховного командования армии в надежде, что планы Гитлера вызовут массовую отставку генералов. Несмотря на то что большинство генералов на закрытом совещании 4 августа поддержали Бека, Гитлер сумел подавить зарождающийся бунт Генерального штаба, применив ловкую дипломатическую тактику по отношению к политикам Великобритании и Франции. Но как неодобрительно выразился в своем дневнике генерал Йодль, Генеральный штаб все же чувствовал ответственность за жизненно важные политические решения, поскольку ему недоставало веры в «гений фюрера».

В результате в конце августа 1938 года в отставку подал только один Бек. Чувствуя себя в полной безопасности после англо-французской капитуляции в Мюнхене в сентябре, Гитлер уволил еще нескольких человек из числа тех, кто, как он подозревал, были самыми активными заговорщиками среди армейских генералов. Как и Браухич, Франц Гальдер – более сговорчивый преемник Бека на должности начальника штаба – не был склонен доводить заговор против Гитлера до точки, когда необходимо было начинать действовать, учитывая ошеломляющую политическую победу последнего в области дипломатии, всегда несколько чуждой для генералов.

Хотя Гитлер был разочарован в своем стремлении к небольшой войне против Чехословакии, его мимолетное огорчение было ничем по сравнению с унижением и страхом отсутствовавшей в Мюнхене великой европейской державы – Советского Союза. Давно опасающийся именно такого урегулирования вопросов между капиталистическими странами Запада параноидальный менталитет коммунистического режима теперь имел достаточно оснований для вывода, что советский сад очень скоро станет самым лакомым кусочком в меню, подготовленным для задыхающегося от жадности фюрера внешне любезными государственными деятелями Лондона и Парижа.

Хотя в 1938 году у западных держав не было причин считать, что за сильной официальной советской линией поддержки Чехословакии последуют активные действия в случае войны, не могло быть сомнений в том, что разочарование русских относительно Мюнхенского соглашения было настоящим, даже в то время. Горькое замечание Владимира Потемкина, заместителя советского министра иностранных дел Максима Литвинова, высказанное им 4 октября 1938 года, то есть сразу после Мюнхена, французскому послу, отражает истинную советскую позицию намного точнее, чем последующее сталинское полуизвинение на Ялтинской конференции в 1945 году. Пожаловавшись, что западные страны намеренно исключили СССР из мюнхенских переговоров, Потемкин не смог совладать с эмоциями, и якобы он крикнул французскому послу Робберу Кулондру: «Мой бедный друг, что же вы наделали? Теперь я не вижу другого выхода для нас, кроме четвертого раздела Польши».