Ее окончание отметили кофе и бутербродами. Затем перешли к вопросам.

Рябой господин с седыми усами незамедлительно встал и разразился гневной речью против большевистских брожений в умах молодых поэтов. Отповедь закончилась на вопросительной ноте, но, поскольку все вопросы в ней были сугубо риторическими, Найджелу пришлось ограничиться признанием, что последний оратор дал много пищи для размышлений.

Довольно привлекательная юная леди зарделась и сообщила, что в современной поэзии, по ее мнению, нет музыки.

Найджел привел несколько цитат в опровержение этой ереси.

Гораздо менее привлекательная юная леди с выступающими зубами и теософическим блеском в глазах спросила:

– Что вы скажете о музыке сфер?

Это был первый за вечер вопрос в строго грамматическом смысле, и Найджел, не зная ответа, приумолк. Из затруднения его вывел молодой человек в рубашке цвета хаки.

– Что вы думаете о сюрреализме? – вызывающе спросил он.

Найджел постарался в самых непредосудительных выражениях сообщить свое мнение об этом предмете. Молодой человек по всем признакам приготовился к воинственной речи, но его разом оборвали ледяной взгляд мисс Меллорс и поднявшийся с места господин – тот, что с самого начала так не понравился Найджелу.

– Мистер Баннет, – подсказала мисс Меллорс.

«Вот это кто… – подумал Найджел. – Я мог бы и догадаться».

Все взгляды устремились на владельца пивоварни. Тот поправил пенсне и сухо откашлялся.

– Я не думаю, – сказал он надтреснутым голосом, – что разговор о сюрреализме послужит к нашей выгоде. Пусть мы не так искушены в литературных делах… – Он кивнул в сторону последнего выступающего, – но отличить сумасшествие от здравого смысла пока еще можем.

– Правильно! Правильно! – поддержал его рябой господин.

Мистер Баннет снял пенсне и ткнул им в сторону Найджела.

– Кажется, вы, сэр, утверждали, что современные поэты чувствуют себя обязанными держаться правды, исследовать реальность, какой бы тягостной и уродливой она (боюсь, вместе с плодами их поэтических потуг) ни была. Вот что я об этом думаю. Считайте меня ретроградом, если хотите, но у меня есть мой Теннисон, мой Браунинг, мой, э-э, Шекспир, – и никакая реальность в поэзии мне не нужна. Ее хватает в обычной жизни. Когда мне понадобится реальность, я загляну на скотобойню.

Мистер Баннет со значением замолчал. Его невзрачная спутница хихикнула, и остальная публика вежливо подхватила смех.

– Нет, сэр, – продолжал мистер Баннет, дребезжа, как церковный орган, – от поэта мне нужна Красота. Пусть он заставит меня позабыть обо всем уродливом и сложном, что есть в этом мире, пусть проведет меня в волшебную страну.

– Что ж, ни один современный поэт вас не проведет, это точно, – отозвался Найджел самым вежливым и невозмутимым тоном.

Публика тревожно задумалась, как расценивать эти слова. В зале будто сгустилась полярная ночь. Один только звук – то ли фырканье, то ли храп – прорезал тишину. То был представитель прессы.

– Кажется, у вас в городе не принято дерзить мистеру Баннету, – заметил Найджел, возвращаясь в компании миссис Кэммисон.

– Да, – спокойно ответила она. – Он, что называется, уважаемый член общества. – С внезапным смешком она потрясла воображаемым пенсне и задребезжала: – Пусть он проведет меня в волшебную страну, – а после обычным голосом пробормотала себе под нос: – Не так уж это нелепо. Волшебники ведь бывают и злыми.

Найджел проглотил вопрос, который вертелся у него на языке, и беззаботно сказал:

– У вас настоящий талант к подражанию.

– Да, мне говорили. Обязательно прогуляйтесь по этой улочке при лунном свете: здесь можно увидеть необыкновенную игру теней. Жаль, что полнолуние уже миновало.