Танго в стране карнавала - Кармен Майкл (2007)

Самолет в тот вечер вылетел поздно, стюардессы «Иберии» уже позевывали, а под нами мигали туманные огни Лондона. Я возблагодарила Иисуса, Будду и Аллаха за то, что не посадили рядом со мной какого-нибудь болтуна, и уснула, дочитав до того места, когда Гуляка, симпатичный герой Амаду, начал колотить свою женушку.

Когда мы приземлились, зайдя на посадку с юга, дело шло к вечеру. Внизу виднелась белая полоса прибоя, отсекающая буйную зелень лесов от сверкающей синевы Атлантического океана. Пассажиры, сидевшие в проходе, отчаянно тянули шеи, пытаясь разглядеть разбросанный по берегу город. Белоснежные, похожие на кристаллы кварца, вырастали многоэтажные дома, зажатые между черно-полосатыми гранитными скалами с острыми вершинами, поросшими лесами mata Atlantica.[8] Более мягких очертаний склоны сплошь покрывала ржавчина хибар и хижин — трущобы въелись в них намертво, будто ракушки в днище корабля. Город был окружен водой, залив Гуанабара охватывал его со всех сторон. Картина напоминала Стамбул, Афины, а может, даже саму Атлантиду: древний белый город в синих водах Атлантики.

Из иллюминатора я увидела исполинскую статую Христа; раскинув руки, Христос парил над городом, окрашенный вечерней зарей. Уменьшенные картинки с рекламных буклетов и открыток, которые приходили на мою электронную почту — Сахарная голова, Копакабана и Христос, — теперь исчезли, скрылись за бесконечной цепью туманно-синих гор, растянувшихся вокруг города.

— Спящий великан, — прошептала из-за моего плеча пожилая женщина. — Так говорят индейцы.

Спящий великан… Он лениво дремал, раскинувшись в призрачной лагуне, Сахарная голова была всего-то его локтем, Корковадо — коленом согнутой ноги. За четыре года в Рио мне так и не удалось подыскать лучшего сравнения. Только индейцы, 60 тысяч лет прожившие в этом отдаленном уголке Земли, сумели, кажется, верно определить, что перед ними. Все прочие потуги описать или запечатлеть это место походили на скромные открыточки — жалкие, наспех изготовленные поделки, брошенные во время отступления; необузданный город обескуражил фотографов, привел в замешательство акул пера и отшвырнул живописцев назад к их натюрмортам и портретам.

Женщина, прикрыв глаза, поцеловала свой серебряный крест, и тут самолет вдруг нырнул в северную часть города, где высотные здания нависали над ржавой, покосившейся окраиной. Когда мы, дернувшись, спикировали на взлетную полосу, моя соседка поспешно захлопала в ладоши, подняв волну благодарных аплодисментов в салоне. Бразильцы повскакивали с мест и, толкаясь, стали пробиваться к выходу. Задние колеса самолета еще не успели коснуться покрытия, а местные уже выстроились в проходах — одни держат в руках неуместно громоздкие коробки с купленными электроприборами, другие — непослушных детей.

Возмущенные европейцы в ужасе взирали на то, как бесстыдно попираются устои их высокоразвитой культуры выхода из самолета в строгой очередности.

— Это же неправильно, — высказался сидящий впереди меня мужчина с североанглийским акцентом.

— Мало того, это нарушение правил безопасности, — неодобрительно добавила его чопорная супруга.

С окрестных мест донесся приглушенный ропот поддержки. Испанские стюардессы, еще даже не отстегнувшие ремни безопасности, сочувственно переглядывались и, глядя на пассажиров, слегка пожимали плечами. Их спокойные, остекленевшие взгляды наводили на мысль о прошлых неудачных попытках справиться со столь вопиющими нравами «третьего мира».

Наконец самолет, содрогнувшись, остановился. Я безуспешно пыталась вклиниться в поток бразильцев, пока надо мной не сжалилась грубоватого вида женщина в шелковой блузке с леопардовым узором и массивных золотых браслетах. Она никак не могла решиться, но в конце концов все же пропустила меня вперед с громким не то вздохом, не то рыком:

— Ой, ну идите уже…