Долгожданный день наконец наступил, и мне разрешили посмотреть на приезд гостей с галереи второго этажа – конечно, при условии, что я вовремя сделаю всю работу. На улице стемнело, я притаилась за перилами, выглядывая между двумя столбиками и вслушиваясь в хруст гравия под колесами машин.

Первыми прибыли леди Клементина де Уэлтон, старинная приятельница семьи, дама с манерами и высокомерием королевы, и ее подопечная – мисс Фрэнсис Доукинс (больше известная как Фэнни): тощая болтливая девица, чьи родители погибли на «Титанике»; в свои семнадцать Фэнни, по слухам, находилась в отчаянных поисках мужа. Нэнси шепнула мне, что леди Клементина спит и видит, как бы выдать Фэнни за овдовевшего мистера Фредерика, притом последний об этих планах понятия не имеет.

Мистер Гамильтон проводил дам в гостиную к лорду и леди Эшбери и торжественно объявил об их прибытии. Я следила, как они входят – леди Клементина впереди, Фэнни за ней – словно пузатый бокал для бренди и узкий фужер с шампанским на подносе у лакея.

Мистер Гамильтон вернулся к парадному входу, где уже появились майор с женой, и сдержанно-привычным жестом одернул обшлага. На добром лице жены – небольшой, пухленькой русоволосой женщины – застыла печать глубокого горя. Конечно, так уверенно я говорю об этом сейчас, через много лет, однако даже тогда я поняла, что она пережила какое-то несчастье. Хоть Нэнси и не раскрыла мне, что случилось с детьми майора, мое юное воображение, вскормленное готическими романами, разыгралось вовсю. Кроме того, я еще плохо разбиралась в нюансах отношений между полами и решила, что только трагедией можно объяснить, почему такой красивый высокий мужчина женат на такой неинтересной женщине. Давным-давно, решила я, она наверняка была хорошенькой, но потом на них свалилось какое-то страшное горе и унесло ее молодость и красоту.

Майор Джонатан, держась еще строже, чем на портрете, привычно осведомился о здоровье мистера Гамильтона, окинул вестибюль собственническим взглядом и повел Джемайму в гостиную. Когда они входили в двери, я вдруг заметила, что рука майора легла жене на талию, даже чуть ниже, – жест, которого трудно было ожидать от столь сурового человека и который я до сих пор не забыла.

У меня уже затекли ноги, когда я наконец услышала, как на дорожке перед домом затормозила машина мистера Фредерика. Мистер Гамильтон с укоризной взглянул на настенные часы и отворил входную дверь.

Мистер Фредерик оказался ниже, чем я его себе представляла, и уж точно ниже брата. Лица было не разглядеть, одни очки сверкнули. Даже когда он снял шляпу, головы все равно не поднял, только пригладил рукой светлые волосы. Лишь когда мистер Гамильтон объявил о его прибытии, взгляд мистера Фредерика скользнул по дому детства – мраморным стенам, портретам, – пока не наткнулся на балкон, где, скрючившись, сидела я. И за секунду до того, как гость исчез в шумной гостиной, лицо его побледнело, будто он увидел привидение.

Неделя пронеслась незаметно. При таком количестве народу в доме я с ног сбивалась, убирая комнаты, накрывая на стол, подавая чай. Но мне даже нравилось – мама всегда учила не бояться тяжелой работы. Кроме того, я не могла дождаться праздника. Остальные слуги предвкушали обед, а я думала только о концерте. С тех пор как съехались взрослые гости, я почти не видела детей. Туман рассеялся так же внезапно, как лег, и над нами раскинулось такое ясное, чистое небо, что грех было сидеть дома. Каждый день, подходя к детской, я, затаив дыхание, с надеждой прислушивалась, но хорошая погода установилась надолго, и тем летом там никто больше так и не появился. Шум, хохот и Игра переселились в сад.