– Ты бы стала первым министром-драматургом Великобритании, – усмехнулся Дэвид.

– Да, – не стала спорить Ханна.

– Ты же хотела стать археологом, – напомнила Эммелин. – Как Гертруда Белл.

– Я могла бы быть и археологом, и политиком. На дворе двадцатый век. – Ханна нахмурилась. – Если бы только па согласился дать мне достойное образование.

– Ты же знаешь, что па думает о женском образовании, – сказал Дэвид.

– Прямая дорожка к тому, чтобы стать суфражисткой, – заученно отчеканила Эммелин. – Тем более он говорит, что мисс Принс учит нас всему, что нужно знать.

– Это только па так считает. Надеется, что она сделает из нас тоскливых женушек для тоскливых мужей – чуть-чуть пианино, чуть-чуть французского и умение вежливо поддаваться, играя в бридж. Конечно, так с нами гораздо меньше хлопот!

– Па говорит: никому не понравится женщина, которая слишком много думает, – сообщила Эммелин.

Дэвид закатил глаза:

– Как та канадка, что везла его домой с золотых приисков и всю дорогу болтала о политике. Она сослужила нам плохую службу.

– А я и не желаю нравиться, – упрямо выпятив подбородок, сказала Ханна. – И не стану думать о себе хуже, если кто-то там меня не любит.

– Тогда могу тебя обрадовать, – сообщил Дэвид. – Я совершенно точно знаю, что тебя не любят почти все наши друзья.

Ханна попыталась было снова нахмуриться, но не смогла сдержать непрошеной улыбки.

– Значит, так: я не собираюсь сегодня делать ее дурацкое задание. Надоело читать наизусть «Леди Шалот»[3] и слушать, как мисс Принс сморкается в платок.

– Она оплакивает утерянную любовь, – вздохнула Эммелин.

Ханна вытаращила глаза.

– Это правда! – обиделась Эммелин. – Я слышала, как бабушка рассказывала леди Клем. Раньше, до того как она стала работать у нас, мисс Принс была помолвлена.

– Думаю, жених вовремя пришел в себя, – заметила Ханна.

– Он женился на ее сестре, – объяснила Эммелин.

Ханна осеклась – правда, ненадолго.

– Надо было подать на него в суд за нарушение обязательств.

– Леди Клем тоже так сказала – и даже хуже, а бабушка ответила, что мисс Принс не желала ему неприятностей.

– Ну и дура, – подытожила Ханна. – Тогда так ей и надо.

– Но ведь это так романтично, – хмыкнул Дэвид. – Несчастная безответно влюблена, а тебе жалко почитать ей грустные стихи. До чего же ты жестокая, Ханна!

– Не жестокая, а реалистичная, – подняла подбородок Ханна. – А влюбленные вечно ничего не соображают и творят всякие глупости.

Дэвид улыбнулся – многозначительная улыбка старшего брата, который уверен, что совсем скоро сестра заговорит по-другому.

– Нет, серьезно, – упрямо продолжала Ханна. – Ты же знаешь, как я отношусь ко всей этой романтике. А мисс Принс стоило бы унять слезы и заинтересоваться чем-нибудь, да и нас заинтересовать. Строительством пирамид, к примеру, или исчезновением Атлантиды, походами викингов…

Эммелин зевнула, а Дэвид поднял руки, показывая, что сдается.

– Ну ладно, – хмуро сказала Ханна, глядя на листы в руке. – Мы только зря теряем время. Начнем с того места, где Мариам поражает проказа.

– Мы это уже сто раз репетировали, – запротестовала Эммелин. – Давайте поиграем во что-нибудь!

– А во что?

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Эммелин, переводя взгляд с Дэвида на Ханну. – Может, в Игру?

Нет, не в Игру, а в игру. Тогда еще она была для меня просто игрой. Эммелин могла иметь в виду шарики или прятки. Только некоторое время спустя их игра стала Игрой с большой буквы, дорогой к приключениям, фантазиям и тайнам. А тем хмурым, сырым утром, когда дождь уныло барабанил в окна детской, я почти не обратила внимания на слова Эммелин.