– Пять, сэр, – ответил судья, на которого манеры незнакомца произвели некоторое впечатление. – И, по-моему, этого достаточно, чтобы убить такого оленя.

– Хватило бы и одной, но… – тут товарищ Кожаного Чулка подошел к дереву, за которым прятался, ожидая оленя. – Вы стреляли в этом направлении, сэр, не правда ли? Четыре дробины засели вот здесь, в стволе.

Судья внимательно осмотрел свежие повреждения коры и, покачав головой, сказал со смехом:

– Ваши доводы обращаются против вас самого, мой юный адвокат. Где же пятая?

– Здесь, – ответил молодой человек, распахивая свою грубую кожаную куртку. В рубахе его виднелась дыра, через которую крупными каплями сочилась кровь.

– Боже мой! – в ужасе воскликнул судья. – Я тут спорю из-за какого-то пустого трофея, а человек, раненный моей рукой, молчит, ничем не выдавая своих страданий! Скорей! Скорей садитесь в мои сани – до поселка только одна миля, а там есть врач, который сможет сделать перевязку. Я заплачу за все, и, пока ваша рана не заживет, вы будете жить у меня, да и потом сколько захотите.

– Благодарю вас за добрые намерения, но я вынужден отклонить ваше предложение. У меня есть близкий друг, который очень встревожится, если узнает, что я ранен. Это всего лишь царапина, и ни одна кость не задета. Насколько я понимаю, сэр, теперь вы согласны признать мое право на оленину?

– Согласен ли? – повторил за ним взволнованный судья. – Я тут же даю вам право стрелять в моих лесах оленей, медведей и любого другого зверя. До сих пор этой привилегией пользовался только Кожаный Чулок, и скоро настанет время, когда она будет считаться весьма ценной. А оленя я у вас покупаю; вот возьмите, эта банкнота оплатит и ваш и мой выстрелы.

Старый охотник гордо выпрямился во весь свой высокий рост, но ждал, чтобы судья кончил речь.

– Живы еще люди, – сказал он затем, – которые могут подтвердить, что право Натаниэля Бампо стрелять дичь в этих местах куда старше права Мармадьюка Темпла запрещать ему это. А если и есть такой закон (хотя кто когда слышал о законе, запрещающем человеку стрелять оленей где ему заблагорассудится?), то он должен был бы запретить охоту с дробовиком. Когда спускаешь курок этой подлой штуки, сам не знаешь, куда полетит твой свинец.

Не обращая внимания на монолог Натти, юноша поблагодарил судью легким поклоном, но ответил:

– Прошу меня извинить, но оленина нужна мне самому.

– Но на эти деньги вы сможете купить сколько угодно оленей, – возразил судья. – Возьмите их, прошу вас. – И, понизив голос, он добавил: – Здесь сто долларов.

Юноша, казалось, заколебался, но тут же краска стыда разлилась по его и без того красным от холода щекам, как будто он досадовал на свою слабость, и он снова ответил отказом на предложение судьи.

Девушка, которая во время их разговора вышла из саней и, несмотря на мороз, откинула капюшон, скрывавший ее лицо, теперь сказала с большой живостью:

– Прошу вас… прошу вас, сэр, не огорчайте моего отца отказом! Подумайте, как тяжело будет ему думать, что он оставил в столь пустынном месте человека, раненного его рукой! Прошу вас, поедемте с нами, чтобы вас мог перевязать врач.

То ли рана причиняла теперь молодому охотнику больше страданий, то ли в голосе и глазах дочери, стремившейся сохранить душевный мир своего отца, было что-то неотразимое, – мы не знаем; однако после слов девушки суровость его заметно смягчилась, и легко было заметить, что ему одинаково трудно и исполнить эту просьбу, и отказать в ней. Судья (именно такой пост занимал владелец саней, и так мы будем впредь называть его) с интересом наблюдал за этой внутренней борьбой, а затем ласково взял юношу за руку и, слегка потянув его в сторону саней, тоже принялся уговаривать.