– Не очень-то к ней привязывайся, – кричит Бунтаро мне вслед. – Помни заповедь договора: «Не заводи в доме своем никакого зверья, кроме кактусов».

Оборачиваюсь, смотрю на него сверху вниз:

– Какого еще договора?

Бунтаро зловеще усмехается и пальцем постукивает по лбу.

Закрываю дверь капсулы и принимаюсь за Кошку. Настойка гамамелиса наверняка жжется – помню, как жгло нам с Андзю, когда Пшеничка смазывала наши царапины, – но Кошка даже не вздрагивает.

– Девочкам не пристало ввязываться в драки, – говорю я ей.

Выбрасываю ватку и возвращаю аптечку Бунтаро. Кошка устраивается поудобнее на моем юката[46]. Странно. Кошка доверяется моим заботам. Моим, а не чьим-то еще.

Над стойкой для заявлений появляется голова. Она принадлежит долговязой девчонке лет одиннадцати, с красными бантами в волосах и в спортивном костюме с изображениями Микки и Дональда. У нее огромные глаза.

– Добрый день, – говорит она. – Я шла по указателям. Это бюро находок?

– Да, – отвечаю я. – Ты что-нибудь потеряла?

– Мамочку, – говорит она. – Она все время куда-то уходит без моего разрешения.

Я цокаю языком:

– Как я тебя понимаю.

Что делать? Суга ничего не говорил о потерявшихся детях; а сейчас он ушел за тележкой в дальнее крыло вокзала. Госпожа Сасаки на обеде. Где-то бьется в истерике мамаша, представляя себе колеса поезда и похитителей, промышляющих донорскими органами. Я в растерянности.

– Садись на стойку, – говорю я девочке.

Она взбирается наверх. Так. Что дальше?

– А вы спросите, как меня зовут? – спрашивает девочка.

– Конечно спрошу. Как тебя зовут?

– Юки Тиё. А вы вызовете мамочку по большому громкоговорителю?

– Конечно-конечно.

Иду в кабинет. Госпожа Сасаки упоминала о системе экстренного оповещения, но Суга никогда не показывал, как ею пользоваться. Повернуть этот ключ, щелкнуть этим выключателем. Надеюсь, все правильно. Под надписью «Говорите» зажигается зеленый огонек. Я откашливаюсь и наклоняюсь к микрофону. Над Уэно разносится звук моего кашля. Когда Юки Тиё слышит свое имя, она чуть не лопается от гордости.

Я горю от смущения. Юки Тиё изучает меня взглядом.

– Ну что, Юки. Сколько тебе лет?

– Десять. Но мамочка запрещает мне разговаривать с незнакомцами.

– Но ты со мной уже говорила.

– Потому что мне нужно было, чтобы вы позвали мамочку.

– Неблагодарный ребенок.

Слышу шаги Аоямы, затем вижу его самого. Его ботинки, его ключи.

– Ты! Миякэ!

Очевидно, я влип по уши.

– Добрый день…

– Не надо мне никаких «добрых дней»! С каких это пор ты уполномочен делать сообщения по громкой связи?

В горле сухо.

– Я не думал, что…

– А если бы к Уэно мчался поезд с оборванным тормозным тросом? – Глаза в пене. – А если бы пришлось делать объявление об эвакуации? – Вены на лбу набухают. – А если бы обнаружили бомбу? – Он меня уволит? – А ты, ты занимаешь громкую связь лишь для того, чтобы попросить мать какой-то потерявшейся девчонки пройти в бюро находок на втором этаже! – Он замолкает, чтобы набрать в грудь воздуха. – Ты, ты превращаешь порядок в подростковый бардак!

– Тра-ля-ля! – К стойке мягко подходит женщина в леопардовой шкуре.

– Мамочка! – Юки Тиё машет рукой.

– Солнышко, ты же знаешь, что мама расстраивается, когда ты теряешься. У этого милого юноши из-за тебя неприятности?

Она локтем отодвигает Аояму в сторону и водружает на стойку фирменные пакеты с покупками. Улыбка у нее лукавая и дерзкая.

– Прошу прощения, молодой человек. Ну что тут скажешь? Юки забавляется этой игрой всякий раз, как мы идем по магазинам, правда, солнышко? Мой супруг утверждает, что с возрастом это пройдет. Мне где-нибудь расписаться?

– Нет, госпожа.

Аояма молча пышет гневом.

– Позвольте мне чем-нибудь отблагодарить вас.

– Правда, госпожа, ничего не нужно.