Панцирь великана - Томас Энсти (1884)

Как и Голройд, он знал Мабель ещё девочкой, а когда она выросла, то влюбился в неё. Его единственным опасением, когда он поступал на сцену, было, что Мабель не одобрит этого. Страх этот оказался неосновательным. Обращение с ним Мабель не переменилось. Но его успехи, как амато́ра[5], не последовали за ним на сцену. До сих пор ещё ему не поручали ни одной значительной роли и он успел уже настолько разочароваться в своей новой профессии, что готов был от неё отказаться при малейшем поводе.

– Вы здесь, Голройд, я вас было не заметил. Как вы поживаете? – радушно сказал он, хотя в душе чувства его были далеко не дружеские, так как он имел основание считать Винсента своим соперником.

– Винсент приехал проститься, – объяснила Долли. – Он завтра уезжает в Индию.

– Доброго пути! – вскричал Каффин с повеселевшим лицом. – Но что же это вы так вдруг собрались, Голройд? Я очень, впрочем, рад, что успел проститься с вами. – И здесь Каффин, без сомнения, говорил правду. – Вы мне не говорили, что так скоро уезжаете.

Голройд знал Каффина уже несколько лет: они часто встречались в этом доме, и хотя между ними было мало общего, но отношения их были приятельские.

– А в чем заключается ваше поручение, Гарольд? – спросила Мабель.

– Ах, да! Я сегодня встретил дядю и он поручил мне узнать, согласны ли вы прокатиться в Чигбёр в одну прекрасную субботу и пробыть там до понедельника. Я полагаю, что вы будете не согласны. Он добрый старик, но можно умереть со скуки, проведя с ним целых два дня.

– Вы забываете, что он – крёстный отец Долли, – заметила Мабель.

– И мой дядя, – сказал Каффин, – но он от этого нисколько не занимательнее. Вас тоже приглашают, болтушка! («Болтушка» было прозвище, которым он дразнил Долли, которая к нему вообще не благоволила).

– Хочешь поехать, Долли, если мамаша позволит? – спросила Мабель.

– А Гарольд поедет тоже?

– Гарольда не приглашали, моя болтушка, – отвечал этот джентльмен напрямки.

– Если так, то поедем, Мабель, и я возьму с собой Фриска, потому что дядя Антони давно уже не видел его.

Голройд видел, что оставаться долее ему бесполезно. Он пошёл в классную проститься с Колином, который был так огорчён его отъездом, как только позволяла груда учебников, возвышавшаяся перед ним, и вернулся в гостиную проститься с остальными. Гувернантка прочитала на его лице, что её доброжелательные усилия ни к чему не послужили и с состраданием вздохнула, пожимая ему руку. Долли повисла у него на шее и заплакала, а чёрствый Гарольд подумал, что теперь ему можно быть великодушным и почти с искренней приветливостью напутствовал его добрыми пожеланиями.

Однако, лицо его омрачилось, когда Мабель сказала:

– Не звоните, Оттилия. Я провожу Винсента до передней… в последний раз.

«Хотел бы я знать, нравится ли он ей?» подумал Гарольд, с досадой.

– Пишите как можно чаще, Голройд, не правда ли? – сказала Мабель, когда они пришли в переднюю. – Мы будем часто о вас думать и представлять себе, что вы там делаете и как вам живётся.

Передняя лондонского дома вряд ли пригодное место для объяснения в любви; есть что-то фатально-комическое в нежных чувствах, изливаемых посреди дождевых зонтиков и шляп. Но хотя Винсент вполне сознавал это, он почувствовал страстное желание высказать Мабель свои чувства в этот последний миг, но сдержал себя: более верный инстинкт подсказал ему, что он слишком долго мешкал для того, чтобы рассчитывать на успех. И в самом деле, Мабель не подозревала о настоящем характере его чувств и он был прав, думая, что признание в настоящую минуту было бы для неё сюрпризом, к которому она не была подготовлена.