Пока санитар бегал за микстурой, Ватсон срезал верхние слои бинтов. По краям все проступала кровь.

– На вид не так страшно, – солгал врач. – Откиньте голову, рядовой Макколл, отдохните немного. – Он подписал на бирке «Требуется М». Затем: «Просвечивание».

Парень послушался, и Ватсон, снимая повязку, тихо заговорил с сестрой, которая поила раненого микстурой:

– Я хотел вам объяснить, когда сестра помешала.

– Вы видели сестру Спенс в плохую минуту, майор. Вообще-то она добрая и самоотверженная.

– Не сомневаюсь. – Ватсон продолжал, показав на горло сестры: – Я понял по этому пятну – впрочем, для такого пустяка это слишком сильно сказано – у вас на шее. Такие красивые звездообразные шрамики оставляют только москиты Сент-Киттса – Culicoides clasterri, – встречающиеся также на Невисе.

– А, да. Мы их называли «сладкими мошками».

– А единственное, что могло привести британское семейство в те места, кроме, может быть, церкви, это сахарный бизнес.

Младшая сестра иронически вздернула бровь:

– Скажите, майор, вы всегда выискиваете пятнышки на шее у ваших сестер?

От улыбки на ее щеках появились соблазнительные ямочки. У майора из-под ворота уже забрызганной кровью рубашки пополз румянец. Он склонился над повязкой.

– И где вы познакомились с москитами Карибских островов, майор?

– Здесь, думаю, нужны салфетки. С москитами? А, читал монографию. Мне ее рекомендовал… – Ватсон замялся. – У меня был хороший наставник, младшая сестра Дженнингс.

Хороший? Лучший, Ватсон! Самый лучший!

Этот комментарий он пропустил мимо ушей. Память играла с ним шутки. Ватсон понимал, что это никак не связано с бывшим другом и коллегой, ведь, столкнись они теперь на улице, Холмс на него и не взглянет.

7

Эрнст Блох, сидя в одной рубахе и панталонах, вскрыл присланную отцом коробку патронов и снял верхний слой ваты. Десять штук он бережно выложил на байковое покрытие переносного карточного столика в ногах кровати. Патроны легли рядом с трубкой, и он предвкушал, как возьмется за нее, покончив с делом. Беспокоиться, что дым крепкого черного табака помешает соседям, не приходилось – соседей у него не было.

Блох занимал отдельную ячейку в глубоком душном блиндаже. От других солдат он отгородился занавеской, выстроив собственную миниатюрную линию Зигфрида. В регулярных войсках недолюбливали снайперов, даже своих. Чистивший нужники отказник по религиозным мотивам и то пользовался бо€льшим уважением.

Блоху было все равно. Его стрельба по мишеням все же больше походила на спорт, чем отравляющие газы или огнеметы. В этом крылось что-то от правильной войны – от времен Крыма и эдинбургских стрелков, впервые применивших телескопические прицелы для отстрела русских офицеров-артиллеристов. Блох хорошо выучил урок: он сумел бы отстоять свое ремесло в любом споре, но споры давным-давно наскучили. Пусть себе пушечное мясо злословит на его счет и на счет его соперников на стороне союзников.

Он взвесил первый патрон на маленьких весах. Потом второй и третий. Каждый отличался от другого не более чем на долю грамма. Удовлетворенный, Блох установил на ребро стальную линейку с выпиленным в ней полукруглым углублением и вставил в него патрон, отыскивая центр тяжести. То же самое повторил четырежды, убеждаясь, что точка равновесия приходится на одно и то же место. Отец точно выполнил данные в письме указания.

Шеффер принес ему чашку кофе и поспешно вышел, поправив за собой служившее занавесью толстое одеяло. Он знал, что Блох, занимаясь патронами и винтовкой, не любит отвлекаться. Снайпер только бросил помощнику ворчливое «спасибо».