Так что я сажусь на край одного из стульев и жду. На табличке, едва виднеющейся среди стопок документов, написано «Энн Кемпбел, медицинская сестра, исполнительный директор». Полагаю, это она будет руководить моей «восстановительной реабилитацией».

– Хорошо. – Мисс Кемпбел вздыхает, беря папку в руки. – Ты Морган Флетчер. – Она снимает очки и кладет их на стол. – Понятно.

Я знаю, что ей понятно. Она видит то, что хочет увидеть. Видит мои прямые волосы, окрашенные в цвет воронова крыла. Видит мои серые глаза, подведенные темным карандашом, узкие джинсы и высокие черные ботинки, а еще ряды серебряных гвоздиков на мочках ушей. Она видит мое бледное лицо, которое я с помощью макияжа сделала еще бледнее, и ярко-красные губы. Она не замечает, что я, пожалуй, немного напугана. Я не позволю ей этого увидеть.

Я вальяжно развалилась на стул, скрестив ноги. Значит, вот как это будет. Отлично.

Мисс Кемпбел открывает папку.

– Так что, Морган, часы общественных работ, да? Тут говорится, что ты согласилась стереть граффити и помочь в работе по техническому обслуживанию под руководством начальника хозяйственной службы. – Она снова смотрит на меня. – Ты будешь приходить сюда по вторникам и четвергам сразу после школы на протяжении следующих четырех недель.

– Ага. – Я постукиваю пальцами по столу и рассматриваю свой маникюр. Ногти накрашены красным лаком, в тон губам. Кроваво-красным.

– Понятно, – говорит она. Снова. Мисс Кемпбел ненадолго замолкает, и я вижу, что она меня изучает. Я знаю, что в той папке. Меня не интересует ее мнение. Более того, мне не нужна ее жалость. Я перевожу взгляд на паучник[5], стоящий на полке в верхней части шкафа. Она снова вздыхает. – Ну, тогда, я полагаю, следует познакомить тебя с Марти. – Она кладет на стол папку, хранящую мое прошлое, и, поскольку у меня нет выбора, я следую за ней по коридору.

Марти старый, но не настолько, как живущие здесь люди. Он напоминает мне безбородого Санта-Клауса, с его круглым животом, обрамленным красными подтяжками. Его белоснежные пушистые брови живут своей жизнью, волоски торчат в разные стороны и закручиваются. Они восполняют нехватку волос на его голове с блестящей лысиной и взлохмаченной челкой от уха до уха. В первую очередь мое внимание привлекают его глаза под неудержимыми бровями – пронзительно синие, цвета неба в холодный зимний день.

Марти сидит за своим столом, старым карточным столиком, придвинутым к одной из стен забитой припасами кладовой. На столе лежит стопка газет и книга, на обложке которой изображены танцовщицы. Я узнаю художника: Дега. Он один из моих любимых. В нашей старой потрепанной книге были репродукции картин всех импрессионистов, но Дега нравился мне больше всего. Марти, наверное, использует страницы этой книги для вытирания кисточек.

– Это Морган, – говорит мисс Кемпбел.

Он встает, поправляет подтяжки и смотрит на меня своими синими ледяными глазами, так что я в конце концов не выдерживаю его взгляда и опускаю глаза, уставившись на чем-то забрызганный плиточный пол.

– Морган, – повторяет он, кивая. – Я тебя ждал. Лучше тебе надеть рабочий комбинезон.

Мисс Кемпбел разворачивается и уходит, не сказав ни слова.

У меня такое чувство, что Марти больше поспособствовал тому, что я оказалась здесь, чем она.

3. Элизабет

Чай принесли с обычной пунктуальностью. Это то, что я здесь обожаю.

Полагаю, что мое пристрастие к определенному распорядку зародилось в детстве, проведенному на маяке. Моя жизнь столько лет измерялась часами и минутами, разбиваясь на фрагменты служебного и свободного времени, с пометками, когда нужно зажечь пламя, завести часы, проверить, достаточно ли горючего.