Кэтлин взяла со стола блокнот с записями. Пока она изучала их, я воспользовался случаем, чтобы получше рассмотреть ее лицо и фигуру. Я пришел сюда, рассчитывая увидеть робкую, сломанную женщину, но развод явно пошел Кэтлин на пользу. Она была привлекательна, у нее были большие глаза и волосы медового оттенка, всего на дюйм не доходившие ей до плеч. Я решил, что она натуральная блондинка, потому что волосы она причесывала на пробор, и я не углядел никаких темных корней. На лбу, высоко, у самой линии волос можно было различить легкую россыпь веснушек. И на переносице они тоже были рассыпаны. Тело спортивное, тренированное, манеры свободные и легкие, ничем не напоминавшие о ее трудностях в прошлом, засвидетельствованном на полицейских фото. И голос совершенно уникальный. Ее можно было заслушаться, особенно когда она рассказывала про свою волонтерскую деятельность. Мы уже намеревались пройти в лечебную зону ожогового центра, и, невзирая на мои опасения насчет того, что меня может ожидать за следующей дверью, я обнаружил, что ловлю каждое ее слово.

– Боль, которую эти дети испытывают постоянно, – нечто такое, чего мы с вами не можем себе даже представить, поскольку сами с таким не встречались, – говорила она. – А это малыши, едва научившиеся ходить – Бог ты мой! – никто не в силах удержаться от слез, когда видит таких в первый раз! На них лучше сперва взглянуть сквозь одностороннее зеркало, прежде чем с ними знакомиться, потому что самое худшее, что вы можете сделать, это показать им, что вы их жалеете. Это отрицательно сказывается на их уверенности в себе и усиливает их опасения, что они превратились в монстров, непригодных для жизни в обществе.

Я восхищался ее мужеством, но мне совсем не хотелось смотреть на ужасно обожженных детишек. Кэтлин это почувствовала и сказала:

– Если вы хотите поговорить о Кене, вам придется поучаствовать в нашей работе.

– Почему это для вас так важно, чтобы я тоже этим занялся?

– Потому что хотя вы выглядите как настоящий головорез и убивец, кто может поручиться, что вы не окажетесь в числе тех, кто в конечном итоге полностью переменился?

– Предположим, я не из этой категории людей. Тогда что?

– Если вы действительно из Департамента внутренней безопасности, то, как я догадываюсь, по большей части людям не доверяете. Я могу придумать кое-что похуже, чем знакомить вас с некоторыми просто замечательными детьми, заслуживающими сочувствия, дружбы и всяческой поддержки.

– Дружбы? – переспросил я.

Кэтлин улыбнулась.

– И такое может случиться, – подтвердила она. – И если случается, то полностью изменяет две жизни – их и вашу.

– Но…

– Просто держите ум открытым, воспринимайте все без предубеждений, без предвзятости, – сказала она.

Кэтлин провела меня через двойные двери в комнату для наблюдения, которая напомнила мне такие же помещения в полицейских участках – только вместо того, чтобы соседствовать с комнатой для допросов, эта смотровая в ожоговом центре выходила в игровую комнату. Она спросила, готов ли я. Я набрал полную грудь воздуху и кивнул. И она раздвинула занавески.

В игровой находилось с полдюжины детей. Мы несколько минут смотрели, как они возятся с игрушками и друг с другом, а потом я в какой-то момент повернулся и обнаружил, что Кэтлин Грэй уставилась на меня. Уж не знаю, что она обнаружила у меня на лице, но что бы это ни было, оно, кажется, ее очень обрадовало.

– Ну, Донован, – сказала она, – да у вас совершенно естественные реакции!

Я так понял, что она имеет в виду мою безразличную реакцию на жуткие уродства этих детишек. Конечно, Кэтлин никак не могла знать, что моя профессия предполагает частые встречи с чем-то подобным, не говоря уж о моей тесной дружбе с Огастесом Куинном, человеком, чье здорово изуродованное лицо было гораздо более пугающим, нежели все, что можно было увидеть здесь, в игровой.

Кэтлин взяла меня за запястье и сказала: