Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд (2011)

Уиллади вымыла посуду, поставила в сушилку и через черный ход прошла в бар. Ни в одном баре, кроме «Открыт Всегда», она никогда не бывала, да и сюда заглядывала, только когда не было посетителей, раз за лето наводила здесь чистоту и проветривала, дивясь про себя, как тут люди терпят застарелую табачную вонь, которую не истребишь никакой уборкой. И сейчас ее поразило, насколько по-иному пахнет бар, когда он полон жизни. Тот же табачный дух, но свежий, смешанный с ароматом мужского одеколона и крепких духов немногочисленных женщин. В углу танцует пара, девица ерошит волосы мужчины, а его руки скользят по ее спине. За одним столиком играют в карты, за двумя другими – в домино, а бильярдного стола и вовсе не видно за спинами. Люди смеются и шутят, будто все заботы и печали оставили за дверью.

Джон Мозес хозяйничал за стойкой, откупоривая бутылки с пивом. Передав их немолодой крашеной блондинке, он улыбнулся одними губами, стесняясь открыть беззубый рот. Он делал вид, будто не замечает Уиллади, пока та не подошла, не облокотилась о стойку.

Уиллади украдкой протянула отцу челюсть. Джон сощурился, но взял, на секунду отвернулся и вставил.

– Зачем явилась? – буркнул он.

– Посмотреть, как живет вторая половина, – сказала Уиллади. – Как дела, папа? Когда я дома, я тебя почти не вижу.

Джон Мозес презрительно хмыкнул.

– Не уехала бы на край света – видела бы сколько душе угодно.

Уиллади посмотрела на отца, вложив во взгляд всю нежность.

– Папа, что-то случилось?

– Тебе-то не все равно?

– Не все равно.

– Черта с два.

– Ты просто решил себя помучить. Ну же, улыбнись!

Но Джон будто разучился улыбаться.

Уиллади продолжала:

– Выдумал себе несчастье и упиваешься им, так нельзя.

– Уиллади, ты не знаешь, что такое несчастье.

– Еще как знаю. Тебя-то я знаю, пердуна старого!

Уиллади заговорила по-мозесовски, а не как жена священника. Джон, как выяснилось, улыбаться не совсем разучился.

– Пивка хочешь, Уиллади? – спросил он с надеждой.

– Знаешь ведь, я не пью.

– Да, но я был бы рад до чертиков – узнай Сэм Лейк, его удар хватит.

Уиллади со смехом потянулась через стойку, ткнула отца в бок:

– Ладно, наливай. Очень уж хочется тебя порадовать.

В третьем часу ночи Уиллади прошмыгнула из бара в дом. Калла как раз выходила из ванной, и они столкнулись нос к носу в коридоре.

– Уиллади, от тебя несет пивом?

– Да.

– Что ж, на здоровье, – сказала Калла, поднимаясь по лестнице. – Этот день надо отметить в календаре.

Лежа в постели в своей бывшей спальне, Уиллади припоминала вкус пива: первая кружка – как гнилые помидоры, зато вторая – живительная влага, а шум и смех в баре пьянили не хуже самого пива. Посетители обслуживали себя сами, а Уиллади с отцом облюбовали свободный столик и болтали обо всем на свете, как в прежние времена, до ее замужества. Тогда Уиллади тенью следовала за отцом повсюду. Теперь он сам стал тенью, почти невидимкой. Но только не сегодня. В этот вечер он так и сиял.

Умирать он раздумал. Совсем раздумал. Просто слишком уж долго он чувствовал себя ненужным, а Уиллади показала ему, как он на самом деле нужен, – сидела с ним весь вечер, шутила, смеялась и слушала, как он изливает душу.

– Ты всегда была моей любимицей, – признался он под конец. – Я всех вас люблю. Всех. Я же отец, как не любить? Но тебя… Тебя и Уолтера… – Он покачал головой. Слова застряли в горле. У дверей он поцеловал ее в щеку. Проводил дочь в дом-крепость, который выстроил своими руками, когда был силен и молод. Джон Мозес, снова нужный.

От пива кружится голова, но приятно, будто паришь в воздухе. Ничто не связывает, не тянет к земле. Можно лететь и лететь и смотреть сверху на мир, и все плывет перед глазами, теряет форму. Уиллади дала себе слово когда-нибудь выпить еще пару кружек пива. Когда-нибудь. Как-никак, она тоже Мозес.