Катон разрезал полученную порцию кинжалом на более удобные кусочки. Напротив него Макрон, мощно работая челюстями, рвал пищу зубами и с сопением заглатывал. Встретившись с другом взглядом, он ощерился и подмигнул, утирая кулаком капающий с губ сок. Катон ответил улыбкой, после чего повернулся к своему собеседнику.

– А про вновь прибывшего ты ничего не знаешь?

– Про трибуна Отона? – Гораций кончиком ножа указал в сторону, где сидело высокое начальство. – Да так, самую малость, – ответил он после паузы. – Только то, что передал мне дружок, прибывший с оказией из Линдума неделю назад. Отон всего пару месяцев как прибыл из Рима, еще и печать на назначении не просохла. Пользуется расположением, но об армейской службе ему еще многое предстоит узнать. Как, собственно, и большинству всех этих знатных назначенцев. Ну да ничего: пара лет, и они обычно перестают нам досаждать. Во всяком случае, хочется надеяться.

Положив в рот кусок, он некстати умолк, и через некоторое время Катон, кашлянув, снова спросил:

– И больше ничего? Это все, что твой друг смог сообщить об Отоне?

– Почти все. Правда, есть еще кое-что. – Гораций понизил голос и придвинулся ближе: – Ходит некий слушок насчет причины, по которой нашего трибуна закинуло на этот богами оставленный остров.

– Вот как?

– Ты же знаешь, Катон, как оно бывает. Один слуга сболтнет что-нибудь другому, тот еще кому-то… глядишь, а уж оно и носится по ветру. В нашем случае поговаривают, будто этот самый Отон был сюда послан по приказу императора, в качестве наказания. Оно и вправду: хочешь кого-то всерьез наказать – пошли его в Британию.

Любопытство в Катоне разыгралось не на шутку. Торопливо проглотив кусок, он локтем подтолкнул префекта:

– За что ж наказание-то?

Гораций подмигнул:

– Тут как-то связано с его женой. Говорят, она настаивала на том, чтобы ехать вместе с ним из Рима… Ну, а дальше ты уж сам додумывай. Мой дружок намекнул, что она очень недурна собой.

Катон примолк. Он ведь тоже подумывал взять с собой Юлию, но решил не делать этого из-за откровенной опасности, которую представляла собой неспокойная провинция, где врагов у императора Клавдия пруд пруди. И если б Отон позволил своей жене ехать с ним, то, вероятно, она была бы в большей опасности, нежели оставшись в Риме. Или же трибун был одержим ревностью и не хотел оставлять жену в столице, где она была вольна заниматься тем, что у нее на уме…

Мысль неожиданно кольнула ревностью, взвихрились непрошеные сомнения, а с ними взволнованность насчет верности Юлии. Она ведь там вращается в аристократических кругах. Вокруг полно богатых, влиятельных щеголей, на которых можно положить глаз; с ее-то красотой она при желании может иметь предостаточно ухажеров. Эти мысли Катон прогнал чуть ли не силой, стыдясь и злясь на себя за такие сомнения. Раз уж на то пошло, он и сам вполне мог, используя возможности отлучки, ублажать себя в городках или в тех же палатках лагерных гетер, хотя компания, понятно, не столь изысканна и разнообразна. Но он супружеской верности не нарушил. А потому нужно верить, что и Юлия блюдет честь по отношению к нему. А как же иначе? Истязать себя подобными страхами – значит впадать в опасную иллюзорность. А это чревато небрежением и к себе и, что еще важнее, к людям под твоим началом.

Катон попытался как-то освободить ум: поел еще мяса, запил его глотком вина.

– Это все, что тебе известно насчет трибуна?

– Всё, – остро поглядел Гораций. – И вообще я не собиратель сплетен. Честно говоря, этим мой интерес к вновь прибывшему и его жене исчерпывается окончательно.

– Ну и ладно.

Однако префект этим не удовлетворился и окликнул через стол:

– Эй, центурион Макрон!

Тот поднял глаза.

– Ты, по-моему, служил с Катоном достаточно долго. Он всегда такой вездесуйный?

– Не понял?

– Ну, в смысле, всегда пытает вопросами?