Он также должен освободиться от априорных положений рационалистической утопии. Это, в особенности при изучении жизни Иисуса, означает быть открытым для таинственного и сверхъестественного. Например, отрицать возможность чудес и отрицать их, считая просто детскими вымыслами, было бы проявлением не исторической науки, а философских предрассудков. «Если в чуде есть что-то реальное, то моя книга всего лишь сплетение ошибок», — наивно признавал Эрнест Ренан. То есть он оставался в плену у иллюзий своего времени — веры в безграничный прогресс, отрицания сверхъестественного, убеждения, что неизменные законы природы не могут быть нарушены вмешательством божества. Бультман говорил то же самое: «Нельзя пользоваться электрическим светом и радиоаппаратами, в случае болезни требовать себе средства современной медицины и одновременно верить в мир духов и в чудеса Нового Завета». Откуда это желание сразу отвергать то, чего не может объяснить разум?

Необыкновенные явления, выходящие за рамки естественного, существуют и вызывают интерес у ученых. Таковы передача мыслей, которую не удается объяснить с помощью известных нам законов физики; внезапные необъяснимые исцеления; видения; физические проявления мистических явлений; нетленность тел многих святых; надежно засвидетельствованные евхаристические чудеса. Некоторые из этих явлений не может понять даже парапсихология. Зачем отбрасывать их в сторону одним движением ладони? Некоторые известные ученые в то же время искренне верующие люди. Их вера не создает помех, когда они делают выводы из своих научных исследований.

Конечно, каждый рассказ нацелен на определенный круг читателей. Невозможно объективное изложение «голых» фактов, в котором совершенно не отражен взгляд рассказчика на события. Но подход изнутри, не превращаясь в провозглашение веры, позволяет, оставаясь на строго исторической точке зрения, лучше оценить логические структуры и взаимосвязи элементов видения, которое для историка остается чем-то внешним и отстраненным от него самого. Разве историки и экзегеты, имеющие глубокие корни в еврейской религии, например Давид Флуссер, Шалом бен-Хорин, Якоб Нойснер или Андре Шураки, не лучше остальных поняли тонкие связи, которые соединяют Ветхий и Новый Заветы?

Разумеется, историк не может высказаться определенно по поводу чудес или Воскресения Христа, не может он и взглянуть на Воскресение с точки зрения веры, не выходя за пределы своей науки. Но он имеет право задать себе вопрос о глубинном смысле какого-либо факта, о намерении, лежавшем в основе какого-либо события или какой-либо беседы. Он должен чувствовать «душу» текстов, их внутреннее строение, цель, к которой они направлены. Этот методологический подход, разработанный в 1979 г. Беном Франклином Мейером, различает «внешнее» и «внутреннее» и, таким образом, выходит за пределы историко-критического анализа в обычном смысле этого термина{13}. Историк, например, не может сказать, что Иисус — Сын Бога, однако может с помощью своих собственных методов доказать, что Иисус всегда считал себя Сыном Божьим. Это хорошо видно и в Евангелии от Иоанна, и в синоптических Евангелиях. Доминиканец Франсуа Дрейфус в своей работе «Знали ли Иисус, что был Богом?», которая вышла в свет в 1984 году, открыл путь для плодотворной работы в этом направлении{14}.