Арсену уже приходилось здесь бывать во время похода Сирко в Крым, и он знал, что место это называлось «Дорогой слез», «Воротами слез»; где бы людоловы ни взяли ясырь – на Правобережье или Левобережье, на Слобожанщине[20] или в Галиции, на Дону или под Москвою, – они обязательно проводили его через Перекоп. Ханская стража и мубаширы[21], постоянно находившиеся в Перекопской крепости, брали за каждого пленника ясак – налог в казну. Здесь чамбулы разделялись на небольшие отряды, которые растекались отсюда по всему Крыму. Здесь делили ясырь, разлучая мужей с женами, детей с родителями, братьев с сестрами.

Пока пленники шли по родной земле, они еще не сознавали полностью всей глубины своего несчастья, надеялись то на побег в дороге, то на неожиданное нападение казаков, то – невесть на что. Здесь теряли последнюю надежду: впереди лежала чужая страшная земля, которая, словно чудовище, пожирала ежегодно десятки тысяч людей и почти никого не возвращала обратно.

Из уст в уста передавалось одно только короткое жуткое слово: «Крым!» Задрожали даже мужские сердца. Пленники оглядывались назад, где в серой мглистой дали таяли родные степи, и на глаза им набегали слезы. Заголосили женщины, завизжали дети. Мужчины плакали молча. Слезы падали на сухую, истоптанную множеством ног землю, которая в течение столетий стала бесплодным солончаком. Только горькая рапа порою выступала на ней да росла удушливо-едкая полынь.

Никогда не думал Арсен, что и ему доведется идти по этой проклятой дороге в неволю. А вот довелось! Связанным, грязным, измученным рабом…

После Перекопа еще целый день шли перешейком, и только под вечер Али остановил отряд на берегу большого неприветливого озера с затхлой мертвой водой. Здесь он дал знак делить ясырь.

Поднялся страшный крик. Татары соскочили с коней и начали выстраивать рядами отдельно мужчин, женщин, детей. В лохматых коротких кожухах шерстью наружу, в бараньих и лисьих шапках-малахаях, в несуразных башмаках из телячьей и лошадиной кожи, крымчаки походили на стаю волков, которые накинулись терзать свою беззащитную добычу.

Когда всех пленников выстроили, Али первым отобрал свою долю. Он еще в дороге присмотрелся к невольникам и взял себе самых сильных мужчин и молодых миловидных женщин. Два воина неотступно стерегли трех пленниц-красавиц и Арсена. В долю Али попал и Яцько.

Арсен обнял мальчонку, вздрагивавшего от плача. Хотел хоть как-то успокоить его и снова не смог. Что-то до боли терпкое петлей перехватило горло. Сдерживался, чтоб и самому не пустить слезу. Яцько прижался к груди казака, притих.

На солонцеватой равнине волновалось, рыдало, билось в отчаянии и боли человеческое горе. Женщины цеплялись за мужей, вырывали из рук захватчиков своих детей. Дети тянулись к матерям, умоляли взять их с собой, вопили. Мужчины пытались порвать веревки и сыромятные ремни, напирали на татар и тут же откатывались назад под свирепыми ударами плетей, от которых лопалась кожа. Плач, крики, стоны, проклятья смешались с руганью и угрозами. Тревожно ржали испуганные кони.

Но худшее было еще впереди.

Когда мурза Али отделил свой ясырь, воины, тесня друг друга, начали выхватывать из рядов более сильных пленников и самых молодых пленниц. Началась такая свалка, что Али, подняв саблю, с криком бросился утихомиривать озверевших соплеменников.

– Остановитесь, дети шайтана! Закрой рот, Шариф, а не то я заткну его саблей! Всем достанется, шайтан бы вас забрал! – кричал он, бегая от группы к группе.

Его глаза дико блестели. Из-под рыжего малахая пылало гневом жирное, в черных оспинах лицо.

К воплям невольников добавилась ругань разбойников, готовых перегрызть друг другу горло.

– Отойди, мурза! Ты свое получил и не лезь к нам! – кричал великан Шариф, неся в охапке молоденькую русоволосую девочку, дико визжавшую и судорожно отбивавшуюся ногами. – Лучше отойди! Говорю по-хорошему!