Вот что ее беспокоило: поскольку он (с ней) явно не весь день будет заниматься «зубрежкой», какие еще развлечения он может устроить для себя в пустом доме? Еще один «сеанс зубрежки» с мисс Хобдей?

Они лежали рядом, не укрывшись даже простыней, курили, молча стряхивая пепел в пепельницу, и наблюдали за струйками сигаретного дыма, которые, сплетаясь, поднимались и исчезали где-то под потолком. Некоторое время Джейн думала только об этих сплетающихся струйках дыма, и ей было достаточно того, что Пол лежит с ней рядом. Потом она почему-то представила себе белые клубы дыма, вырывающиеся из трубы паровоза, и сигареты, торчавшие вертикально у них обоих изо рта, показались ей похожими на миниатюрные паровозные трубы.

Снаружи был слышен лишь птичий гомон, а здесь, в комнате, их окутывало странно слышимое молчание пустого дома, от которого Джейн хотелось затаить дыхание. И, хотя оба они смотрели в потолок, над их телами ощущалось все же слабое дрожание воздуха, словно напоминая им, что они лежат совершенно нагие. Как две рыбины на белой тарелке, подумала она. Как два розовых лосося, поджидающих на буфете прибытия гостей, возможно, даже свадебных гостей, которые так никогда и не приедут…

Ей не хотелось ничего говорить, ни о чем спрашивать, не хотелось произносить ни слова, которое могло бы нарушить призрачную возможность того, что они так и будут вечно лежать рядом.

Это называется «релаксация», думала она, – кстати, подобные слова нечасто проникают в лексикон горничных. Но у нее в запасе теперь было полно таких слов, которые горничные вообще не употребляют. В том числе и слово «лексикон». Она старательно собирала эти слова и складывала в кладовую памяти, как собирает всякие былинки и веточки птичка за окном, вьющая себе гнездо. Да и можно ли было по-прежнему считать ее горничной, когда она лежала, распростершись с ним рядом, на его постели? И был ли он для нее по-прежнему «хозяином», «мистером Полом»? В этом-то и заключалась магия наготы и совершенство ее политики.

Это была не просто релаксация – это было ощущение полного покоя.

Свободной рукой – в другой она держала сигарету – Джейн, не глядя, ласково погладила его влажный член и сразу почувствовала, как он в ту же секунду шевельнулся и встрепенулся, словно спящий птенчик. Можно было бы подумать, что она всегда могла позволить себе нечто подобное – этакая скучающая герцогиня, бездумно ласкающая щенка. А ведь всего несколько минут назад той же рукой, вывернутой за голову, она изо всех сил цеплялась за бронзовый прут в изголовье кровати – той самой, в которой ей раньше никогда лежать не доводилось. А ее вторая рука расплющенной ладошкой и согнутыми, как когти, пальцами давила на его ягодицы, на то потайное местечко, где, как ей казалось, его член соединяется с позвоночником. В эти мгновения именно она его направляла, именно она ему приказывала – и разве он мог не подчиниться столь убедительному приказу? Но все-таки это он первым отдал ей приказ: войти в дом через парадные двери.

И теперь ей казалось, что все это, то, чем они только что занимались, – тоже некие двери, двери в ту наивысшую область человеческих отношений, где царит полная взаимная обнаженность, духовная и физическая.

Ощущение полного покоя. Только сегодня она его испытала по-настоящему. Сегодня оно было в три раза более настоящим, чем в любой другой день: никогда еще у них не было такого дня, да и не будет никогда, ибо такое повторить невозможно.

Джейн почти докурила свою сигарету и загасила окурок, переставив маленькую пепельницу на узкую полоску простыни между ними – она, безусловно, имела на это право. Это все-таки ее живот, а не столешница, могла бы сказать она, и ей не хотелось бы, чтобы он тыкал ей в живот своим окурком – хотя на самом деле ей это было даже приятно. И как же часто впоследствии она будет вспоминать ощущение прохладного донышка той пепельницы, которую он водрузил ей на живот!