Дело Ливенворта (сборник) - Анна Грин (1926)

– Но, мальчик мой, нам придется поговорить, если я хочу помочь тебе выбраться из этой переделки. Я должен знать правду. Впрочем, если дело обстоит так, как я подозреваю, мне понятна твоя нерешительность. Ты благородный парень, Джо, но даже благородство может заходить слишком далеко.

– Дядя, – взволнованно шепнул я ему на ухо, – что вы подозреваете? Возможно, если вы произнесете свои подозрения вслух, мне будет легче о них говорить.

Он заколебался, посмотрел по сторонам, придвинулся к моему уху и зашептал:

– Если я упомяну имя Хартли, ты очень удивишься?

Быстро изобразив сильное чувство, я отпрянул.

– Вы думаете… – дрогнувшим голосом начал я и запнулся.

– Что это сделал он. И что ты, зная, как отец его любил и какие надежды на него возлагал, взял вину на себя.

– Ха! – воскликнул я и выдохнул как будто с облегчением. Подозрения дяди Джо стоили того, чтобы их узнать.

Мое восклицание его, похоже, удовлетворило, и еще более увлеченным тоном он продолжил:

– Разве я не прав, мой мальчик? Разве не из-за этого, начиная с того ужасного дня, ты так странно себя вел?

– Не спрашивайте меня, – снова взмолился я, однако шагнул ближе к нему и произнес почти на одном дыхании: – Почему вы думаете, что это обязательно был один из нас? Что было известно вам? Почему вы так уверены, что этот непорядочный поступок совершил либо я, либо он?

– Что было известно мне? Да то же, что и всем остальным. Что твой отец однажды ночью, услышав шум в своем кабинете, встал, подкрался к двери и услышал, как кто-то вышел оттуда и прошел по залу к комнате, которую обычно занимали вы с братом; что, встревожившись и почувствовав неладное, он сразу зажег лампу и обнаружил, что его письменный стол взломан, а хранившиеся в нем облигации похищены; что, пораженный в самое сердце, он тут же направился в вашу спальню, где нашел твоего брата в кровати, по всей видимости, спящим, а тебя раскрасневшимся и отводящим взгляд; что он прямо обвинил тебя в воровстве и принялся обыскивать комнату; что он, как мы оба знаем, нашел облигации в комоде возле твоей кровати, а когда спросил, ты ли их туда положил, ты не ответил и ни тогда, ни после не отрицал своей вины.

В ответ я осмелился только угрюмо обронить:

– Да.

– Отец никогда не сомневался в твоей виновности. Открытое окно и воровская фомка, валявшаяся в кабинете на полу, были для него доказательствами твоей расчетливости и двуличия. Но я даже в то ужасное утро не мог не подумать, что на лице у тебя вины было гораздо меньше, чем твердой и спокойной решимости. Однако об истине я даже не догадывался, мой мальчик, иначе не позволил бы твоему отцу проклинать тебя, изгонять из дома, как преступника, и отрекаться от тебя. Я не промолчал хотя бы ради Эдит, милой, доверчивой, преданной девочки.

– Но… но… – прерывающимся голосом промолвил я, желая узнать как можно больше за отведенные мне несколько минут. – Что пробудило ваши подозрения в тот день? Почему вы сейчас сомневаетесь в Хартли, если не сомневались тогда?

– Не знаю. Возможно, стойкая неприязнь Эдит к твоему брату имеет к этому какое-то отношение. И он еще с тех пор сделался твердым и холодным, а ты сохранил мальчишескую свежесть и пылкость. Мне… мне он не нравится, это правда, а это рождает подозрения и… и… Не могу объяснить, но я поверю тебе, если скажешь, что это его нужно винить в этом. Более того, отец тебе тоже поверит. Ведь он уже не так уверен в непогрешимости Хартли, как когда-то, и… и…

Неожиданное движение в толпе заставило его замолчать. Высокая, грациозная женщина в белом вошла в комнату и, похоже, направлялась к нам.

– Вот и Эдит! – объявил он. – Она ищет желтое, украшенное черным домино, под которым, как ей сказали, скрывается ее возлюбленный. Привести ее, или подождешь, пока она сама тебя найдет?