Завоеватель сердец - Джорджетт Хейер (1931)

– О, глупец, я знаю, когда надо лезть на рожон, а когда – играть ретираду[31]. Я рассчитывал застать Вильгельма врасплох, но не преуспел в этом. Я проиграл, и нет смысла ждать, когда вокруг меня люди начнут умирать с голоду, чтобы признать это. Нанес удар, но Вильгельм легко отразил его, а возможности нанести второй он мне не даст. – Граф уныло покачал головой, однако затем, взяв себя в руки, сказал: – Думаю, договорюсь с ним на своих условиях. Он не отличается мстительностью. – Уронив голову на руки, Арк в отчаянии прошептал: – Проклятье! Каким же дураком я оказался, поверив французскому королю! Надо было добиваться победы иным путем!

Он отправил к Вильгельму герольда с посланием, составленным в смиренных выражениях, прося того лишь о сохранении жизни для себя и своих людей. Это был политически умный, расчетливый шаг, пусть даже и вызвавший недовольство друзей графа. Гийом безошибочно оценил характер герцога: Вильгельм постарался бы любыми способами добиться капитуляции дяди, но, стоило ему достигнуть своей цели, а врагу – признать поражение, как всякая безжалостность тут же покидала его. Те, кто поносили герцога, называя тираном, глубоко заблуждались; за исключением случаев, когда удавалось пробудить дьявола в Нормандце, он никогда не унижался до мести побежденному противнику. Вильгельм сразу же дал согласие на предложенные ему условия и, когда перед ним распахнулись ворота Арка, вступил в замок в окружении своих рыцарей, а дядю пригласил для приватной беседы.

Граф Гийом пришел один и без оружия, сильный мужчина, вынужденный смирить свою гордыню. Застав герцога наедине, он понял, что Вильгельм решил избавить его от ненужных унижений, и закусил губу, признавая за своим племянником милосердие и ненавидя его за это еще сильнее.

– Дядюшка Гийом, – внезапно проговорил Вильгельм, окидывая его взглядом с головы до ног, – вы поступили очень дурно, причинив мне множество хлопот, и потому пришло время покончить с вами раз и навсегда.

Граф Арк улыбнулся.

– Тебе грех жаловаться, племянник, – ответил он. – Ты завладел моим замком и по-прежнему сидишь на троне, который по праву мог быть моим – faux naistre![32]

– Что до ваших намеков, – откровенно заявил герцог, – даже если я незаконнорожденный, то, по крайней мере, вы не осмелитесь упрекнуть меня в этом. А вот разве у меня нет причин жаловаться на вас, того, кто поклялся мне в верности у моей колыбели?

Граф, не дрогнув, встретил его взгляд.

– Будь ты проклят, Вильгельм, но я погубил бы тебя, если была бы на то Господня воля! – сказал он.

Герцог улыбнулся.

– Что ж, по крайней мере, это честно. Да и для меня это не тайна: вы всегда оставались моим врагом. Какие у вас были дела со старым графом Мортеном, коего я отправил в ссылку? И с Молотом Анжу?[33]

– Оба – крайне ненадежные людишки, как и король Франции, – холодно отозвался граф. – Один я справился бы куда лучше.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. – Герцог окинул графа быстрым оценивающим взглядом, в котором, однако, не было враждебности. – Вы возвели множество препятствий на моем пути, дядюшка, но сегодня, полагаю, наступил конец нашей вражды.

Граф вдруг заявил с высокомерной надменностью:

– Ни Ги Бургундский, ни Мартель, ни даже Франция никогда не представляли для тебя такой опасности, как я, Вильгельм.

– Да, потому что мы одной крови; мы с вами – сильные люди, ведущие свой род от самого герцога Роллона, – согласился Вильгельм. – Но вам никогда не победить меня.

Граф отошел к окну и застыл, глядя с высоты на серые мили продуваемой всеми ветрами страны. Мимо окна в крутом пике скользнула чайка, оглашая окрестности скорбным, заунывным криком. Солнце закрыли тучи, а деревья вдали гнулись под напором сильного ветра. Граф смотрел на них, но не видел.