ТАСС уполномочен заявить - Семенов Юлиан Семенович

— Вообще-то пока еще никто не обращался ко мне за помощью, — певуче рассказывал Дулов, изредка поглядывая на острую макушку Славина; они шли по берегу океана; солнце было раскаленно-белым, жгло нещадно, слепило. — Один раз жена коменданта пришла, ей показалось, что за ней следят.

— Креститься надо, когда кажется.

— Мы проверили, тем не менее.

— Ну зто понятно. Даллес за нею, надеюсь, не следил?

Дулов переспросил, нахмурившись:

— Даллес?

— Ну да, Аллен Даллес.

Дулов понял, рассмеялся — он смеялся заливисто, чуть откидывая голову налево, словно щегол перед песней. И глаза у него были щегольи, маленькие, пронзительно-черные, чуть навыкате.

— По поводу Парамонова все вскрылось уже после его отъезда домой, — продолжал Дулов. — Пришла повестка в суд, а его уж и след простыл.

— В суде были?

— Да. Те отфутболили в местную автоинспекцию. А там молчат, «ничего не знаем, никого не помним».

— Сам Парамонов ничего об этом не сказал?

— Никому ни слова.

— Чем он занимался?

— Механик гаража. Прекрасный, надо сказать, механик. Поставил на «Волгу» Зотова карбюратор «Фиата» — теперь летает, как спутник, шепотом дает полтораста километров.

— Как? — удивился Славин. — Почему шепотом?

— Тихо, без натуги.

— А что, хорошее определение — шепотом, — согласился Славин, — очень точно передает легкий и ненатужный набор скорости. Так, это — понятно. А по поводу здешних разведчиков ЦРУ вам что-нибудь известно? Ни к кому из наших не подкрадываются?

— Есть тут один занятный персонаж. Джон Глэбб, коммерсант, так сказать. С ним довольно часто видится Зотов.

— Кто?

— Андрей Андреевич Зотов, инженер-корабел, я же говорил вам. Я его предупреждал, что Глэбб, возможно, связан со службами, но он только посмеялся: «Ваша работа такая, в каждом видеть црушника».

— Правильно посмеялся. А как человек? Претензий у вас к нему нет?

— Нет. Рубит с плеча, бранится, но — убежден — честен.

— Бранится по поводу чего?

— По поводу того, что мы все браним — с разной только мерой громкости: и разгильдяйство наше, и перестраховку, и леность, и раздутые штаты, и бюрократство.

— Правдолюбец? — вспомнив Дмитрия Степанова, усмехнулся Славин.

— Вы вкладываете в это слово негативный смысл?

— А можно? — удивился Славин. — Кстати, кто следит за своевременностью поставок в Нагонию?

— Зотов. Здесь, в Луисбурге, наши суда, следующие в Нагонию, запасаются на весь рейс: там же ничего нет, порты, практически, демонтированы колонизаторами.

— Он давно здесь?

— Третий год. Последние семь месяцев один живет. Жена улетела в Москву. Недавно сам летал в Москву.

— Она что, здешний климат не выдержала?

— Нет, не в этом дело… Что-то у них сломалось, кажется.

— Как бы установить, с каким рейсом Зотов вернулся?

— Проще простого. Два рейса в неделю, пятница и вторник…

— А почему не вторник и пятница? — поинтересовался Славин. Он любил тесты, это помогало ему понять реакцию собеседника: иному толкуешь битый час, а он — как дерево, а на другого стоит только посмотреть, и по глазам видно — понял.

— Потому что пятница более верная точка отсчета, — ответил Дулов, — за нею идут дни отдыха.

— Теннисные корты, кстати, у вас есть?

— В «Хилтоне».

— А где же там? Я что-то и не заметил.

— В подвале. Там кондиционер, прекрасное покрытие.

— Играете?

— Болею.

— За кого?

— Сейчас за польского консула, а раньше болел за жену Зотова — она играла мастерски.

— Скажите, а Зотов давно встречается с Глэббом?

— Давно. Они познакомились месяца через три после того, как Зотов приехал. Да, видимо, года два с половиной, не меньше. Глэбб не пропускает ни одного нашего приема, его у нас многие знают.

— Зотов говорит по-английски?

— И по-испански, и по-португальски — образованный мужик.