Пляжи Сомали – лучшие в Африке. А этот был совсем диким, очень красивым, с белейшим песком, и обрамляли его глядящие на восток дюны. Звезды отражались в океане, черепахи откладывали яйца, на мелких местах ходили огромные зубастые рыбы, а мангровые деревья удерживали вместе сухую землю. На берег накатывали волны прибоя, но само море оставалось тихим. Теплое, как кровь, и полное жизни. Он представил, как крабы торопливо бегут в свои норки. Сколько их здесь? Сколько было таких путешествий? Он видел кучу панцирей и костей – помойка, скопившаяся за десять тысяч лет человеческого существования.

Дул южный ветер. Он поднимал коврики с пола, шелестел бумагой и переворачивал страницы открытого молитвенника. С улочек деревни летела пыль. Нечистоты из домов стекали на пляж – уже не молочно-мутные, а зеленые от водорослей. Заливали лодочку из красного дерева, лежащую на борту.

Он вспомнил слышанное когда-то в детстве. Якобы древние бритты почитали южный ветер и делили стихии на цвет, огонь, небо, почву, туман и пресную воду, но боялись соленой воды.

Конечно, он думал и о многих других вещах, более личных.

Его грызло желание бежать. На следующий день его увезут в лагерь на болотах. Место мучеников. Для них он был просто мистером Уотером, диковинкой, но он знал слишком много. Они будут следить за ним. Взятка? Перестрелка? Ему придется попробовать. Но с обеих сторон двери спят боевики, внизу стоит часовой, ночь залита лунным светом, а ему трудно даже стоять. Он нуждается в медицинской помощи. Ну и, кроме того, у него ноги привязаны к рукам, и только по счастливой случайности он видит футуристическое окно.

Утром в заливе появились два ялика. Его бросили в один из них. Туда же погрузили маис, спагетти, сушеные манго и папайю, рыбные консервы, черепашье мясо, лекарства, противомоскитные сетки, свечи, керосин, бензин, ножи, ружья, патроны и взрывчатку: даже самый маленький джихад без припасов не обойдется. Пейзаж был совершенно сомалийский: толкающиеся боевики с замотанными лицами, сверкающие белые зубы, черная щетина на щеках, а вокруг море и болота. Залитые светом ялики выделялись на фоне темного неба, и шел сплошной серебряный дождь.

Вода стояла высоко, и, когда они отошли от берега, Камбони стала напоминать Лондон в Михайлов день, а залив – свинцовую Темзу.

Плен – это унижение. И одиночество, которое заставляет мечтать о другом человеке рядом. Они зашли в лагуну, и его оглушило тропической жарой. Они завели подвесной мотор «Ямаха» (купленный или украденный из «Магазина капитана Энди» в Момбасе) и понеслись по воде, как лыжники по гладкому снегу, потом в приливно-отливный канал, в протоку, к лагерю, спрятанному в болотах. Стало темнее, над головой нависали деревья. Мотор выключили, и лодки пришлось толкать шестами. Иногда приходилось выпрыгивать и вручную сталкивать их с мели. Мангровые корни прятались под водой во время прилива и обнажались при отливе. Они были длинные и живые. И походили на воздетые в ужасе кукольные руки. Как и в вади, боевики боялись американцев. Они решили прятаться под ветками. Дядя Сэм ничего не знает, но все видит.

По узким протокам, как по капиллярам, они пробрались к небольшому островку у слоновьего брода. Лагерь стоял там, где вода была чуть глубже. Он пережил эфиопские и американские налеты и бомбежки, но сдался охотникам-собирателям племени бони. Несколько бони стояли перед ними. Джеймсу они показались отнюдь не жителями рая, а скорее детьми, которых воспитали волки.

Когда Саиф спросил их о рыбалке, они рассмеялись.

– Мы не ловим рыбу! – сказал один. – Мы бони! Мы охотимся!

Они рыли ловушки в песчаной почве и, когда туда падало животное, добивали его копьями.

– Здесь есть место, – сказал другой. – Дикдики. Свиньи.

– Свиньи! – закричал Саиф. – Да как он смеет?!

* * *