Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

– Я больше не желаю ни видеть доктора Джекила, ни слышать о нем, – произнес он срывающимся голосом. – Я порвал все отношения с этим человеком и прошу вас больше не упоминать о том, кого я считаю умершим.

– Вот как? – удивленно произнес Аттерсон и после продолжительного молчания заметил: – Но ведь все мы, Лэньон, старые друзья, и новых уже не приобретем. Не могу ли я чем-нибудь помочь?

– Помочь тут ничем нельзя, – возразил Лэньон. – Если угодно, расспросите его обо всем сами.

– Он отказывается меня принимать, – сказал нотариус.

– Неудивительно, – последовал ответ. – Когда-нибудь, уже после моей смерти, вы узнаете все. Но пока я ничего не смогу объяснить. Если вы не прочь потолковать со мной о чем-нибудь другом, тогда, бога ради, оставайтесь, если же вы не в силах воздержаться от обсуждения этой проклятой темы, пожалуйста, уходите, ибо для меня это совершенно невыносимо.

Вернувшись домой, Аттерсон сел к столу и написал доктору Джекилу письмо. Он выразил сожаление о том, что его упорно не принимают в доме друга, и просил доктора пояснить причину его прискорбного разрыва с доктором Лэньоном. На следующий день Аттерсон получил от Джекила пространный ответ, местами весьма трогательный, но большей частью таинственный и невразумительный. По словам Джекила, разрыв с Лэньоном был окончательным и непоправимым.

«Я ничуть не порицаю нашего старого друга, – писал Джекил, – но разделяю его убеждение, что нам с ним лучше не видеться. Я и в остальном намерен вести чрезвычайно уединенную жизнь. Не удивляйтесь этому и не сомневайтесь в моих теплых чувствам к вам, даже если время от времени моя дверь будет закрыта для вас. Предоставьте мне идти моим путем, каким бы тяжким он ни был. Я навлек на себя кару и страшную опасность, о которой не могу ни говорить, ни писать. Грех мой велик, но не менее велики и мои страдания. Прежде я и вообразить не мог, что на земле существуют такие муки, такой ужас, лишающий человека остатков мужества! Вы, дорогой Аттерсон, в силах облегчить мою судьбу только одним способом: никогда не требовать, чтобы я раскрыл вам свою тайну».

Аттерсон был поражен: мрачное влияние мистера Хайда исчезло, доктор вернулся к прежним занятиям и старым друзьям, еще неделю назад судьба, казалось, сулила ему счастье и почести. И вдруг дружба, душевный покой, все, что делает жизнь прекрасной, внезапно рухнуло. Такая огромная и внезапная перемена больше походила на сумасшествие, но, памятуя разговор с Лэньоном, Аттерсон решил, что тайна эта гораздо глубже и сложнее.

Через неделю Лэньон окончательно слег, а еще через две недели скончался. Аттерсон, полный грусти и горечи, присутствовал на похоронах; вечером того же дня он заперся в своем кабинете и при колеблющемся свете свечи взял в руки конверт, адресованный ему и запечатанный печатью доктора Лэньона.

«Личное. Вручить только Г. Дж. Аттерсону, а в случае, если он скончается прежде меня, сжечь, не вскрывая», – такое категорическое распоряжение было начертано на конверте. Поэтому нотариус не сразу решился ознакомиться с его содержимым. При этом он размышлял вот о чем: «Сегодня я похоронил одного друга. Что, если платой за раскрытие этой тайны станет жизнь другого?». Наконец он победил страх, который всегда считал недостойным чувством, и сломал печать. В конверте оказался другой пакет, тоже запечатанный и снабженный следующей надписью: «Не вскрывать до смерти или исчезновения Генри Джекила».

Аттерсон не поверил собственным глазам. Точно так же, как в безумном завещании, которое он уже давно вернул его автору, здесь (и опять в связи с именем Генри Джекила) говорилось об исчезновении! Но в завещании эту идею навеяло мрачное влияние негодяя Хайда; а теперь о том же говорилось самым определенным, ясным и ужасным образом. Что хотел сказать этим Лэньон?