– Я тебе уже говорил. – Ему не хватает смелости даже поднять глаза, пока он позорит меня перед комнатой, полной народу.

Но с меня довольно.

– Какого черта с тобой творится? – кричу я. – Думаешь, можешь зависать здесь, чтобы забыть о проблемах? – Да, я веду себя как сумасшедшая, но на этот раз мне все равно, что подумают окружающие. Не дав ему возможности ответить, я продолжаю: – Какой же ты эгоист! Думаешь, оттолкнув меня и замкнувшись в себе, сделал для меня что-то хорошее? Черт, да ты ведь знаешь, как все будет! Ты не можешь без меня – тебе просто будет паршиво, как и мне. Причиняя мне боль, ты ничего не добьешься. И что же, я прихожу и застаю тебя в таком виде?

– Ты вообще не понимаешь, о чем говоришь, – тихо и угрожающе произносит Хардин.

– Не знаю? – всплескиваю я руками. – На ней твоя чертова футболка!

Я уже ору и указываю на потаскуху, которая спрыгивает со стола и пытается натянуть футболку Хардина пониже, чтобы прикрыть ляжки. Она намного ниже меня, и футболка смотрится на ней просто гигантской. Я знаю, что этот образ будет преследовать меня до конца жизни. Он вплавляется в память, все тело пламенеет от злости, и в этот чертов момент, наполненный первобытной, звериной яростью… все встает на свои места.

Все становится предельно ясным. Мои прошлые мысли о любви и о том, что нужно бороться за того, кого любишь, не имеют ничего общего с правдой. Все это время я ошибалась. Когда любишь кого-то, не позволяешь ему разрушать тебя вместе с ним, не позволяешь ему смешивать тебя с грязью. Ты пытаешься помочь, спасти его, но как только любовь становится безответной или эгоистичной, а ты по-прежнему не сдаешься, – ты в дураках.

Если бы я его любила, то не позволила бы разрушить и себя тоже.

С Хардином я пыталась снова и снова. Давала ему шанс за шансом и каждый раз думала, что теперь-то все наладится. На самом деле думала, что у нас все получится. Считала, что, если буду сильно его любить и приложу еще немного усилий, все кончится хорошо и мы будем счастливы.

– Что ты вообще здесь делаешь? – спрашивает он, нарушая мое прозрение.

– Как что? Или ты думал, я позволю тебе сбежать как последнему трусу?

Боль возвращается, и злость начинает утихать. Меня это пугает, но я почти рада подвести итог. За последние семь месяцев слова, сказанные Хардином, и замкнутый круг, в котором мы вертимся, ослабили меня, зато сейчас я ясно вижу, что представляют собой наши переменчивые отношения.

Неизбежность.

В конце нас всегда поджидала неизбежность, и я поверить не могу, что мне потребовалось столько времени, чтобы это понять и принять.

– Даю тебе последний шанс уйти со мной сейчас и вернуться домой. Но знай: если я выйду за эту дверь без тебя, все кончено.

Его молчание и самодовольный, затуманенный взгляд толкают меня к краю пропасти.

– Так я и думала.

Я даже больше не кричу. Это бессмысленно. Он не слушает. Да и никогда не слушал.

– Знаешь, что? Можешь все так и оставить: пропить и прокурить свою жизнь, – я подхожу к нему ближе и останавливаюсь всего в паре шагов, – но больше у тебя никогда ничего не будет. Надеюсь, ты будешь получать удовольствие, пока оно не иссякнет.

– Буду, – отвечает он, и его слова снова разрывают мне сердце.

– Слушай, если она не твоя подружка… – говорит Марк Хардину, напоминая мне, что мы не одни в комнате.

– Я никому не подружка, – огрызаюсь я.

Похоже, мое отношение только раззадоривает Марка. Он улыбается во весь рот и тянется ко мне рукой, чтобы увести в гостиную.

– Отлично, вот и решили.

– Руки прочь от нее!

Хардин толкает Марка в спину – недостаточно сильно, чтобы тот упал, но силы удара хватает, чтобы он меня отпустил.

– На выход, сейчас же! – рычит Хардин, проходя мимо меня в гостиную. Я следую за ним в коридор и громко хлопаю дверью.

Он дергает себя за волосы, распаляясь все сильнее.

– Что это, черт возьми, было?