– Послушайте, Каре, он сел теперь на своего конька; он не даст нам времени вздохнуть, говоря о своем излюбленном сатанизме. Положим я, правда, обещал ему поговорить об этом с вами сегодня вечером. Да, – продолжал он в ответ на изумленный взгляд звонаря, – Дюрталь, как вы знаете, занят историей Жиля де Ре; вчера он заявил, что имеет все данные о средневековом сатанизме. Я его спросил, так же ли он знаком с современным? Он зафыркал и выразил сомнение в том, чтобы подобный культ мог еще существовать.

– Это чистая правда, – ответил Каре, становясь серьезным.

– Прежде чем мы будем толковать об этом, я хотел бы задать Дез Эрми один вопрос, – сказал Дюрталь, – можешь ли ты, без цгуток, без твоей скрытой улыбки, ответить мне прямо один только раз, да или нет, веришь ли ты в католицизм?

– Он! – воскликнул звонарь, – он хуже, чем неверующий, это ересиарх!

– Дело в том, что если бы я был уверен в некоторых вещах, я охотнее склонился бы к манихейству, – сказал Дез Эрми, – это одна из древнейших и самых простых религий, во всяком случае, лучше всего объясняющая отвратительную грязь современности.

Принцип Добра и Зла, Бога Света и Бога Мрака. Соперников, оспаривающих нашу душу, по крайней мере, ясен. В настоящее время добрый Бог, очевидно, побежден и зло царит над миром. Но бедняга Каре, которого огорчают эти теории, не может меня упрекнуть, я стою за побежденного. Это благородная мысль, и думается мне, честная позиция.

– Но манихейство невозможно, – воскликнул звонарь. – Две бесконечности не могут существовать совместно!

– Да, если рассудить, то ничто не может существовать; как только вы начнете оспаривать католическую догму, все пойдет к черту, рушится! Доказательством возможности существования двух бесконечностей служит то, что мысль об этом превосходит разумение и принадлежит к категории тех, о которых Экклезиаст говорит: «Не спорь о вещах, недоступных тебе, потому что многие вещи выше разумения человеческого!»

Знаете ли, в манихействе наверно было что-то хорошее, иначе его не утопили бы в потоках крови; в конце XII века сожгли тысячи альбигойцев, исповедывавших это учение. Но я не решусь утверждать, что манихейцы не злоупотребляли этим культом, который они относили преимущественно к дьяволу! В этом я уже не согласен с ними, – продолжал он тихонько, помолчав немного и дождавшись, пока госпожа Каре, вставшая, чтобы принять тарелки, пошла за жарким. – Пока мы одни, – заговорил он, видя, как она исчезла на лестнице, – я могу рассказать вам, что они делали. Некий превосходный человек по имени Пселл, открыл нам в книге под заглавием «О действии демонов», что они пробовали в начале своих церемоний оба вида экскрементов и примешивали человеческое семя к освященным облаткам.

– Какой ужас! – воскликнул Каре.

– Когда они причащались Телом и Кровью Христовой, то проделывали вещи и похуже, – продолжал Дез Эрми. – Они убивали детей, смешивали их кровь с золой и тесто это, разведенное в питье, представляло собой вино причастия.

– Но это же явный сатанизм, – воскликнул Дюрталь.

– Ну да, мой друг, я к этому и веду.

– Я уверена, что господин Дез Эрми рассказывал здесь ужасные вещи, – пробормотала жена Каре, принося блюдо с куском мяса, окруженным овощами.

– Что вы, сударыня, – запротестовал Дез Эрми. Все рассмеялись, и Каре разрезал мясо, пока жена его наливала сидр, а Дюрталь открывал анчоусы.

– Я боюсь, не переварилось ли оно, – сказала женщина, которую больше интересовала ее говядина, чем все самые невероятные истории прошлого, и она прибавила пресловутую аксиому хозяек: – Когда бульон хорош, мясо плохо режется.

Мужчины возражали, утверждая, что оно не мочалится, что оно сварено в меру.

– Возьмите-ка анчоус и немного масла к вашему мясу, господин Дюрталь.