Однако 24 июня король, ссылаясь на конституцию, заявил, что сенат оказывает доверие Муссолини, к тому же три бывших премьера – Джиованни Джиолитти, Виктор Орландо и Антонио Саландра, – имевшие вес в парламенте, также поддерживают Муссолини. Даже королева Маргерита, королева-мать, настолько обожала Муссолини, что сделала его своим душеприказчиком и, более того, убедила короля наградить его «Ожерельем Благовещения». Золотая цепь, которой савойский дом произвел награждение всего двадцать раз за шесть столетий, позволяла теперь дуче обращаться к королю «кузен».

Королева-мать дала Муссолини совет:

– Не будьте смешны и не думайте об отставке. Я уже успокоила короля.

Депутации социалистов, которая пришла с петицией об отстранении Муссолини, король сказал, символически прикрыв глаза руками и заткнув уши:

– Я слеп и глух: мои глаза и уши – сенат и палата депутатов.

Делегация инвалидов войны была принята подобным же образом. Терпеливо выслушав их обращение, король – мастер непоследовательности – сказал:

– А моя дочь сегодня утром подстрелила двух перепелов.

Когда сконфуженная делегация уходила, один из ветеранов проговорил, заикаясь:

– Я тоже люблю перепелов, ваше величество, они очень хороши, особенно со свежим горохом.

В рядах фашистских боссов царила некоторая растерянность. Секретарь партии Франческо Джиунта высказал даже мнение, что уединившийся во дворце Чиги Муссолини «все еще не отказался от идеи возвращения к своим друзьям-социалистам». Ведь за три дня до похищения Маттеотти Муссолини заявил на заседании палаты: «Необходимо объединить способности и добрую волю всех».

Подобные же сомнения были и у Роберто Фариначчи, считавшего, что лучшим решением вопроса было бы устранение пятисот социалистов.

У этих двоих и им подобных назначение либерально настроенных Луиджи Федерцони министром внутренних дел и Дино Гранди его заместителем вызвало озабоченность.

Адвокат из Болоньи Гранди, бывший в свое время в оппозиции маршу на Рим, был убежден, что Муссолини непричастен к убийству Маттеотти, и сохранил к нему лояльность.

Партийные экстремисты скоро убедились, что их опасения были небезосновательны. 20 декабря, после двухнедельных закрытых совещаний с Федерцони и Гранди, дуче сделал заявление в переполненной палате депутатов, имевшее эффект разорвавшейся бомбы. Закон о выборах, предусматривавший легкую победу фашистов, должен был в апреле претерпеть изменение по принципу непропорциональности, подобно английскому.

Для провинциальных фашистских боссов это означало: новая правительственная коалиция положит конец активности отрядов действия и всесилию дубинок и кистеней. И им не придется более распоряжаться в своих районах как в собственном доме.

– Я создал фашизм, я возвысил его и продолжаю держать в своем кулаке! – похвалился Муссолини на конгрессе партии в Падуе.

Однако горстка настроенных решительно деятелей решила доказать, что он ошибается.

Около полудня 31 декабря 1924 года шестьдесят провинциальных начальников милиции молча и с суровыми лицами шли по улицам Рима. Миновав колонну Марка Аврелия, они вошли в пустынный двор дворца Чиги. Затем все, как один, направились к кабинету Муссолини, находившемуся на первом этаже.

На первый взгляд это была рутинная церемония, введенная самим дуче: со всех концов Италии к нему прибывали делегации с новогодними поздравлениями. На этот раз только их лидер Альдо Тарабелла и его приспешники знали истинную причину этой миссии: побудить Бенито Муссолини стать неограниченным диктатором – раз и навсегда.

Отодвинув в сторону Наварру, тридцать три человека из группы вошли без всякого приглашения в кабинет Муссолини, сидевшего в дальнем углу у стены, декорированной боевыми топорами, с министром финансов Альберто де Стефани и шефом милиции генералом Гандольфо. Тарабелла протянул дуче через стол письмо от флорентийца Туллио Тамбурини.