Справа от нее на стене висит афиша летнего фестиваля. Пока ее несли домой в рюкзаке, она вся помялась. Тем, где истерлись краски, на ней проступили неровные белые полоски бумаги. Эти полоски тянутся через всю афишу в разных направлениях. Скотч, которым она была прилеплена к стене в правом верхнем углу, пересох, лист отошел от стены. Свернулся трубочкой. Название и дата больше не видны. И забыты. А ведь это тот самый фестиваль, начинавшийся так плохо, но завершившийся так хорошо. Пот, крем от загара, испарина. Аэрозоль от комаров. Палаточная ткань, цепляющаяся к коже. Жесткое ложе, песок на полу. Песок на коже. Песок в еде. Запах свежеподжаренного бекона, смешивающийся с запахом керосина для примуса. Смех в ночи и компания студентов из Германии в соседней палатке. Грохот музыки из фестивальной зоны, доносящийся даже до самых дальних палаток, поставленных у кромки воды. Это было раньше. До того, как началось их отдаление друг от друга.

Лука чувствует, как ее длинные ногти врезаются в ладонь. Нажимает нарочно так сильно, что в конце концов перестает чувствовать боль. Она слышит свое частое дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох. Чувствует, как стучит сердце в клетке под ребрами. Все быстрее и быстрее. Хотя она лежит не шевелясь. Она лежит в кровати совсем неподвижно, а ее сердце готово выскочить из груди. И еще она чувствует, что ее начинает страшно мучить совесть, будто она совершила что-то очень, очень плохое. Она не понимает почему. Она дышит все торопливее, ей необходимо сесть, открыть пошире рот, чтобы набрать побольше воздуха; у нее одышка, она хватает воздух ртом, в ушах стучит. Что происходит? Ее охватывает паника, она вцепляется пальцами в простыню, держится за нее так, что побелели костяшки пальцев, смотрит прямо перед собой в бесконечную темноту фабрики и не понимает, где она. И вдруг внезапно все стихает; она в изнеможении падает спиной на кровать и засыпает.

43

На следующий день уже поздно вечером Гард, еле переводя дыхание, поднимается по лестнице в помещение фабрики. По пути ему приходится несколько раз остановиться, чтобы отдышаться. Сердце бешено стучит в груди, Гарду катастрофически не хватает воздуха. Он с трудом выпрямляется, открывает дверь ключом.

Лука стоит перед станком. Она не поехала в свою мастерскую в центре города. Не было сил. Ну и ладно. Она переписывает заново одну из своих мрачных картин. Гард скидывает куртку на стул; опускает глаза, когда Лука оборачивается к нему. Бормочет что-то невнятное, мол, холодно очень, ложится на кровать и поворачивается к ней спиной. Лука поднимает куртку со стула, прижимается к ней лицом. От куртки пахнет кокосом. Этот запах ей знаком.

Немного им удается поспать этой ночью – им обоим.

Когда Лука встает на следующее утро, Гард, натянув на голову одеяло, остается лежать в постели. Она бросает в него подушкой. В ответ он сокрушенно бормочет:

– Не могу подняться.

Щурится, оглядывая комнату замутненным взглядом.

– Еще же даже солнце не взошло, – шепчет он в щелку между одеялом и матрасом. – Небо сложено из камней. Вот-вот обвалится нам на голову.

– Не валяй дурака. Солнце светит вовсю, – откликается Лука и в два приема рывком раздергивает занавески. Щелканье гардинных колец по металлической штанге разносится по комнате, словно удары меча. Лука долго стоит и смотрит на вырисовывающийся под одеялом силуэт.

– Просто оно спряталось за тучами.

Гарда бьет озноб. Он с трудом выбирается из постели и бредет в ванную, чтобы принять горячий душ.

Лука идет вслед за ним. Смотрит на него. Он смотрит на нее. Знает, что она знает. Знает, что она знает, и сам не вполне понимает, как это случилось. Как это могло случиться? Сейчас? Теперь, когда у них все было так хорошо?