Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан "Сью"

– Потому что, ma femme,[6] мои родители, несчастные, сбитые с панталыку существа, башляют кучу тугриков, чтобы я завис в Оксфорде и выучил китайский. – И он заржал как лошадь. (Зубы у него как раз для этого приспособлены.)

– Ты ведь уже больше года не был ни на одной лекции, – заметила д-р Брейтуэйт (12 экзаменов обычного уровня,[7] 5 – повышенного, степени бакалавра искусств с отличием и доктора философии).

– Но моими лекторами были омерзительно занудные людишки.

– Ты себя разбазариваешь, муж, – сказала Пандора. – Ты умнейший человек в Оксфорде – но и самый ленивый. Если не побережешь себя, окажешься в парламенте.

Швырнув обшарпанный саквояж из свиной кожи к себе в комнату, Джулиан вернулся на кухню, где Пандора крошила порей, а я испытывал на раковине новый вантуз.

– Ну, дорогие мои, что нового? – осведомился он, закуривая свою вонючую русскую папиросу.

Пандора ответила:

– Я влюблена в Джека Кавендиша, а он влюблен в меня. Правда, совершенно изумительно? – Она самозабвенно ухмыльнулась и накинулась на порей с новым рвением.

– В Кавендиша? – Джулиан был озадачен. – Это не тот ли старый пердун, который читает лингвистику и свой штуцер в штанах удержать не может?

Глаза Пандоры опасно сверкнули.

– Он дал мне клятву, что отныне и впредь стиль его жизни станет строго неполигинным.[8]

Она привстала на цыпочки, пришпиливая нож к магниту, и ее укороченная футболка задралась, обнажив нежный животик. Я злобно ткнул вантузом в жирное содержимое кухонной раковины, представив себе, что на конце деревянной рукоятки – не черная резиновая присоска, а голова Кавендиша.

Джулиан понимающе заржал:

– Кавендишу неведомо значение слова «неполигинный». Он бабник известный.

– Был, – поправила его Пандора и добавила: – И, разумеется, значение слова «неполигинный» знает – он профессор лингвистики.

Я оставил вантуз плавать в раковине, пошел к себе в кладовку, снял с полки «Концентрированный Оксфордский словарь» и при помощи увеличительного стекла отыскал значение слова «неполигинный». После чего разразился громким циничным хохотом. Громким настолько, что, надеюсь, в кухне его услышали.

Воскресенье, 6 января

Проснулся в 3 часа ночи и лежал без сна, вспоминая, как мы с Пандорой однажды чуть было не дошли до самого упора. Я до сих пор ее люблю. И намереваюсь стать ее вторым мужем. Более того – она возьмет мою фамилию. В частной жизни ее будут знать как «миссис Адриан Альберт Моул».

ПРИ ВИДЕ ЖИВОТИКА ПАНДОРЫ

Восхитительное побережье от грудной клетки

До почечной лоханки,

Точно фьорд,

Залив,

Безопасная гавань,

В которую я хочу приплыть

И исследовать ее,

Прокладывая курс по звездам.

Осторожно провести пальцами

Вдоль полосы прибоя

И в конце концов направить свой корабль,

эсминец, лодку наслаждений,

В твою гавань и дальше.

6.00 вечера. Раковина по-прежнему забита. Три часа работал на кухне, добавляя гласные к первой половине своего экспериментального романа «Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины», первоначально написанного одними согласными. Прошло уже полтора года с тех пор, как я отослал его сэру Гордону Джайлзу, литературному агенту принца Чарлза, а он вернул его, предложив мне вставить гласные на место.

«Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины» исследует проблему человека на исходе двадцатого века и его дилемму, ставя в центр повествования «нового человека», проживающего в английском провинциальном городке.

Освещение проблемы – в широком смысле лоуренсианское, с мазками свойственной Достоевскому мрачности и оттенками хардиевского лирицизма.

Предрекаю, что настанет день и роман будет обязательным для сдачи экзамена на получение общего аттестата о среднем образовании.